Будто клятву произнося, сказал вслух:
— Никак не гоже.
За спиной послышался негромкий хохоток, будто подслушал кто-то его мысли и над последними словами решил посмеяться.
Николку будто по лицу хлестнули — и обидно ему стало, но и, кроме того, дивно: кто это может в столь злую годину посмеиваться?
Волчонок оглянулся и увидел в полусажени за спиной Аверьяна Рыло.
Не здороваясь, зло глядя в лицо Аверьяну, не скрывавшему, как бы назло ему, улыбки, Николка спросил сумрачно:
— Чего зубы скалишь, дядя Аверьян?
Не сгоняя с лица озорства и не гася в глазах смеха, Аверьян проговорил миролюбиво:
— Иду и дивлюсь, кто это столь шибко бежит, руками машет, сам с собою разговаривает? Подошел поближе, а это мой товарищ, оказывается, сам себя, разумного, спрашивает и себе же, разумному, отвечает.
— А кого же спрашивать? — распаляясь, почти выкрикнул Волчонок. — Тебя, что ли?
— Ну, хоть и меня. Со мною даже князь Глинский говорить не брезговал.
— И часто он к тебе за советом бегал? — продолжал задирать Николка.
— А два раза всего, — невозмутимо ухмыляясь, проронил Аверьян, словно поддразнивая Волчонка. И продолжал, будто не замечая недружелюбной его горячности: — Да зато какие два раза? Первый раз, перед тем как князю в битву с татарами вступить, сказал я ему: «Тогда только врага победишь, князь, когда народ с тобою будет». И ведь подлинно — победил князь…
— Не скажи ты ему тех своих слов, знамо дело, побили бы Глинского татары, — съязвил Николай.
Как бы не расслышав Николкиных слов, Аверьян продолжал спокойно:
— А другой раз говорил я с князем, как собрался он супротив короля Сигизмунда замятию начинать. И остерегал от той крамолы, уверяя, что будет королем бит.
Николка знал, что Аверьян врать не станет, а правда, кою сейчас он говорил, казалась весьма занятной, и Волчонок примирительно буркнул:
— Как же ты столь догадливым оказался?
— Над всяким разным, Николай, сызмальства размышлял. Многое у людей подслушал. Ежели бы только своим умом жил — не счесть промашек да оплошек наделал. А ведь нельзя — за мной почти всегда мир стоял, и ошибки мои людям, что мне поверили, ох как дорого могли бы стоить.
Николай вздохнул смиренно, поглядел на Аверьяна задумчиво и строго. И тихо, как на исповеди, все, о чем только что размышлял, пересказал.
Аверьян слушал Николая, не перебивая. Положив пареньку на плечо тяжелую руку, сказал:
— Стало быть, подумал ты, Николай, от мирского дела в сторону отойти.
— Да разве война — мирское дело?
— А то как же? Они на Русскую землю скопом прут — ляхи, и ливонцы, и татары, и свей, а мы в сторону: наша хата с краю? Так, что ли?
Николка почувствовал в словах Аверьяна правду гораздо большую, чем та, которую совсем недавно нашел для себя. И приостановился, задумавшись.
Остановился и Аверьян. Сняв руку с плеча Николки, спросил с некоторым недоумением:
— Вот ты, Николай, торговый человек. Если бы ты товары возил, а у тебя каждый поместник на своей земле пошлины брал, то велик ли с торговлишки прибыток был?
— Не было бы прибытка, — коротко ответил Николай, не понимая, куда клонит Аверьян.
— А почему? — спросил Рыло.
— Лучше одному господину платить, чем десятку, — сообразил Волчонок.
— То-то и оно, — подтвердил Аверьян. — Великий князь Василий державу свою держит властно и грозно и княжатам, вроде Глинского, спуску не дает. А попробуй-ка дай им волю — враз всю Россию по кучкам растащат. Была в России рознь, так над ней и Литва, и татары, и ливонцы, и свея верх держали, а как соединила Россия силы свои, враги присмирели. Не враз, правда, но все же поутихли. Об этом всегда помнить надо и добре о том ведать, что если ты не за Русь стоишь, то, значит, ворогам ее потакаешь.
Николай смятенно поглядел в лицо Аверьяну и только одно слово сказал:
— Спасибо.
А сказав так, подумал: «Как же я столь простой вещи не понимал? А еще умным человеком себя почитал».
Москва пробуждающаяся
Иные думы одолевали Михаила Львовича. «Почему, — думал он, — я и храбрее, и разумнее многих прочих, а столь неудачлив? Почему полуграмотные дьяки — мужи совета у царя Московского, а незадачливые воеводы — его опора? Почему почти во всех начинаниях нет мне удачи, а люди, не стоящие моего мизинца, добиваются всего, чего захотят?»
Перед Глинским, как живые, встали те, чьим умом он некогда восхищался. И прежде других — его кумир Пико де ля Мирандола[47], Светоч Италии, просвещеннейший и умнейший из всех смертных, коего ему, Михаилу Глинскому, выпала честь видеть и знать.
47
Пико делла Мирандола Джованни (1463–1494) — итальянский мыслитель эпохи Возрождения, представитель раннего гуманизма.