Квартиру выставили на продажу. Покупатели один за другим дефилировали по комнатам в сопровождении агента по недвижимости, которому мой отчим передал ключи. Иногда бывало, что я сама показывала квартиру. По вечерам я складывала вещи. В одну сторону те, что бабушка с дедушкой увозили с собой в Л’Э-ле-Роз, в другую — то, что я забирала с собою на набережную Жеммап. Он уже возил меня туда, что показать небольшую двушку, где мне предстояло начать самостоятельную жизнь. Белая пустота комнат потрясла меня после темных коридоров на улице Бьенфезанс. Я покорно, как моя мамочка, произнесла: да. Вытаскивая вещи из распахнутого настежь шкафа в гостиной, бабушка показала мне рукой на стопку скатертей. Возьми их все и не забудь руанский сервиз в буфете. Две горки тарелок, накопленных для меня за все эти годы, по две каждый год. Я стояла перед узорчатыми кругами моего удушливого прошлого, которые, как вехи, двенадцать раз отмечали мечты бабушки о моем счастливом будущем, и слезы сами по себе стали наворачиваться на глаза.
Мое новое жилище было до невозможности ярким и светлым, девственно белые стены, нежно-бежевый палас, стол из светлой сосны, кухонная плита, все дышало новизной. И пустотой, теперь, когда меня покинули три родных мне человека. Делать мне особо было нечего до начала занятий в университете, куда я поступила на математический факультет, других идей у меня не было на этот счет, да и охотник не мешал мне заниматься исчислениями, уравнениями и прочими формулами. В ванной комнате, такой же девственно белой и новенькой, я заставила все полки банками с затычками для ушей. И поскольку теперь я жила одна, я не отказывала себе в удовольствии носить их постоянно. С этих пор никто и ничто не лишит меня права быть глухой.
На улице Бьенфезанс с того самого дня, когда я упала на лестнице в обморок, я каждую ночь замуровывала свои уши, защищая их от внезапных рейдов истребителя. Ну а днем, само собой, я была вынуждена сдаваться и вслушиваться в звуки жизни. С тех пор раз пять или шесть охотник вновь меня атаковал, с ревом тараня мой разум. Но больше я не падала в обморок. Я лишь лежала, парализованная от страха, в ожидании смерти, которая так до меня и не долетала. И неизвестно, что меня пугало больше — его внезапные налеты или боязнь показать окружающим, особенно отчиму, следы его ночных бомбардировок, я не могла скрывать нахлынувшие на лицо чувства и не хотела, чтобы кто-нибудь это замечал. Здесь, в новой квартире, лишенной зрителей и слушателей, я, по крайней мере, могла вздохнуть спокойно. Когда я получила подтверждение о зачислении в университет, где красовался мой регистрационный номер студентки, я вздрогнула, словно очнувшись от долгой спячки. Я со всей ясностью осознала, что, если я не возьму немедленно себя в руки, у меня не будет другого шанса изменить свою жизнь и я так и подохну глухой в своей чистенькой белоснежной квартирке. Очень скоро я столкнусь с тысячью лиц, которые ничего не знают о моей прошлой жизни. Разве это не прекрасный случай начать жизнь с чистого листа? Студентка, это слово, бодро чеканя шаг, по слогам засверкало в моей растерянной душе спасительным горизонтом. Да, я стану обычной студенткой, каких тысячи, я затеряюсь в толпе юношей и девушек, нагруженных своими тетрадями и книгами, весело болтающих в кафешках среди клубов табачного дыма. Заполняя последние бумаги для поступления на факультет, я собрала в кулак все свои силы, да, я была готова дать бой. Я вытащила из ушей затычки и выбросила их в мусорное ведро. Дальше — окна нараспашку. Августовский вечерний Париж тихо вошел в мой дом. И я сама, без понуканий бабули, обратилась к Нему, принявшись бормотать полузабытую молитву.