Посреди ночи я подскочила, будто ужаленная, разбуженная каким-то кошмарным сновидением. Тихий гул облетал стены нашего гостиничного номера. Я, как затравленный зверь, озиралась, тряся головой, по сторонам, а с взъерошенных волос стекал предательский пот. Прошло несколько минут, прежде чем я поняла, что это храпит Брюно. Всего лишь храп, больше ничего. Мое сердце стало биться ровнее. Я включила ночник, но он не проснулся, а лишь перевернулся, постанывая, на другой бок. Храп прекратился. Я смотрела на его спину и вдруг остро почувствовала себя одинокой. Как он может спать в эту минуту? Слезы медленно стекали по моим щекам. И почему мне не хочется разбудить его своими нежными ласками? Я потушила свет и осторожно прижалась к его спине, продолжая безмолвно плакать в ночи.
Я проводила его до казармы, стоявшей посреди песчаной равнины Бретани. Я говорила себе: вот сейчас мы выйдем из автобуса, поцелуемся на прощание, и он наконец почувствует мою любовь, которую невозможно высказать даже в самых страстных объятиях. Да, мы поцеловались. Но он с такой силой впился в мои губы, что на них остался след от его зубов. И ушел, ни разу не обернувшись назад. Я хотела закричать, но слова застряли у меня в горле. Я лишь облизнула верхнюю губу, которая уже успела опухнуть после прощального поцелуя.
В вагоне поезда, увозившем меня обратно в Париж, почти не было пассажиров. Голова моя была пуста, я чувствовала себя опустошенной и выжатой как лимон, губа саднила, я ощущала легкое головокружение, как бывает, когда голодаешь несколько дней. Сразу по приезде я отправила Брюно партитуру Ноно, а потом достала с полки книгу о Цурукаве. Я долго рассматривала его фотографию, всматриваясь в смуглое загадочное лицо, и залпом перечитала дневник ставшего моей тенью камикадзе. Когда я дочитала последние сроки, был уже поздний вечер. Я выключила свет, легла в кровать и замерла в покорном ожидании. И он не пощадил меня. На следующее утро, измотанная бессонной ночью, я понеслась в аптеку, чтобы пополнить запас ватных затычек. Без них я не могла ходить на занятия и вообще восстановить привычный образ жизни, который был нарушен коротким происшествием в Бретани.
Я закончила магистратуру, защитив дипломную по математике с отличием, и решила в июле проведать мамочку. Теперь она не молчала, болтала довольно охотно, правда, каждый раз говорила о себе в третьем лице. «Тебе хорошо спалось, Бенедикта?» — интересовался ее супруг. «Спасибо, ей хорошо спалось», — с улыбкой отвечала моя мать. Мне кажется, она так нарочно делала, она дурачила нас всех. Мне кажется, она была гораздо сильнее меня, несмотря на свою обманчивую хрупкость. Я целыми днями валялась на пляже, слушая, как охотник кружит над раскаленным песком в лучах южного солнца. Море покрывалось взрывами брызг после его ежеминутных бомбардировок. Рев волн, рев истребителя — все сливалось в один ужасный, невыносимый грохот, от которого, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. А еще эти солнечные удары.
В августе Брюно получил увольнительную на четыре дня. На этот раз мы встретились в Париже. Когда он медленно обнял меня, с мучительным беспокойством всматриваясь мне в глаза, я хотела заорать и броситься прочь. Я с трудом выдавила из себя пару слов. А затем произошло то же самое, что и в первый раз. Не из-за его формы, нет, он предусмотрительно переоделся в ванной. Просто я не чувствовала ни его ласк, ни его поцелуев, ничего, абсолютно ничего до того самого момента, когда на меня обрушился рев истребителя. И тут же наслаждение пронзило меня с такой силой, что я рухнула, подстреленная сладострастной очередью. Брюно наверняка подумал, что я в обмороке, он начал трясти меня за плечи и кричать: «Что с тобой? Что с тобой?» Его лицо постепенно расплывалось передо мной, пока мои веки наконец не сомкнулись. Я прекрасно выспалась и наутро проснулась необычайно бодрой. Брюно уже сидел за столом, разбирая свою партитуру. Он спиной почувствовал мое пробуждение. Не оборачиваясь, он спросил, может, у меня кто-то появился в жизни. Я сказала «нет». Но могла бы сказать и «да». «Сегодня ночью ты кричала так, словно я тебя истязал», — продолжал он. Я пробормотала, что нет, мне не было больно. И разговор оборвался.