За этим сновидением следует другое, потом еще и еще, одна за другой причудливые, отталкивающие, кошмарные картины проносятся в моем воспаленном мозгу. Иногда в мои сновидения залетает Цурукава. Странно, он уже не за штурвалом своего истребителя, а, как настоящий охотник, крадется с ружьем наперевес. Перед ним тянется вереница голов, и он стреляет по живым мишеням, которые с треском разлетаются снопом кровавых ошметков. Я просыпаюсь в холодном поту, еле переставляя ноги, спускаюсь за покупками в Prisunic и возвращаюсь назад. В магазине я была не в состоянии даже пересчитать деньги, молодая кассирша помогает мне, с изумлением рассматривая странную покупательницу. Когда заканчиваются розовые таблетки, у меня все же хватает мужества отправиться к знакомому невропатологу. Я еле-еле уговорила его, чтобы он не устраивал заново полного обследования, а просто выписал мне новый рецепт.
Когда сновидения отпускали меня, я принималась думать о сопрано. Она такая красивая и, наверное, умеет любить. Я представляла, как они живут вдвоем в прелестной квартирке в Милане, она, спокойная, уверенная в себе, размеренным шагом кружит вокруг Брюно и разводит все его беды руками, красивыми холеными руками. Почему я не пригласила ее к себе на набережную Жеммап? Я тоже обязательно ее полюбила бы. Мы счастливо зажили бы втроем. Брюно сочинял бы для нее музыку. Они жили бы в своем привычном лихорадочном ритме, лишь изредка выныривая из света рамп. Они болтали бы до рассвета о своей музыке и засыпали бы к утру, крепко обнявшись, на кровати в нашей спальне, а я, вытянувшись на диване в гостиной, сквозь приоткрытые веки надзирала бы за влюбленными голубками. Как все просто, счастливая жизнь на раз, два, три.
Потом позвонила мама, чтобы поздравить меня с Рождеством. За окнами — елки, гусиная печенка и клошары. У меня дома — куча консервов и грязные простыни из-за этих консервов, которые я поглощала прямо в кровати. Бабушка жаловалась, что я перестала ее навещать. А еще Брюно прислал письмо. Оно провалялось целый день на столе, прежде чем я решилась его открыть. Он говорил, что не хотел мне писать, но не сделать это было выше его сил. Он надеется, что диссертация продвигается у меня хорошо, ну а он, что ж, он много работает. И попросил, чтобы я ответила на его письмо. И тут я заснула.
Вообще, я так много спала в те дни, что аппетит пропал начисто. Я лишь изредка выходила из дома за покупками, с трудом тащилась до Prisunic, останавливаясь каждые десять метров, чтобы перевести дух. Состояние, в котором я находилась, было хуже некуда, но понятия времени я все же не теряла. Я знала, что скоро конец января, когда должен был приехать Брюно.
Он прибыл без предупреждения. Я лежала в полудреме, когда услышала, как в прихожей щелкнул замок. Я, конечно, тут же заметила, что багажа у него с собой нет. Он широко распахнул окна, и яркое январское солнце затопило мою темную берлогу. Когда он вытащил меня из-под одеял, он от неожиданности вскрикнул, увидев мое изможденное лицо. Нет, я не больна, улыбнулась в ответ я. Он промолчал, хотя, я выглядела, пожалуй, не лучше мертвеца. Он был подавлен нашей встречей, это читалось по его лицу. Ну да, само собой. Сопрано сверкало, ярко освещая его жизнь, а я лишь вгоняла его в жуткую трясину существования. Я так и слышала мысли, проносившиеся в его голове: нет, это невозможно, я так больше не могу, я не могу жить тут, рядом с ней. Он прошелся по комнате и остановился перед Revox. Наконец, отважившись, он решился. «Я снял квартиру в районе Марэ». Он присел на край кровати. А я вдруг испытала ужасное облегчение: наконец мы оба признали поражение, которое мы потерпели в нашей любви. Мой голос ни капельки не дрожал. В нем звучала необычная для меня нежность, когда я сказала ему, что он все правильно делает. Я спросила у него, переехал ли он вместе с сопрано. Он лишь кивнул головой, и я поняла, что все эти три месяца я ждала лишь этого ответа. Не в том смысле, что он с ней будет жить, а в том, что он покидает меня насовсем. Моя жизнь просто остановилась, потому что ни у Брюно, ни у меня не получилось открыто, вслух заявить о нашем расставании. А теперь он возвращал меня к жизни, возвращал меня к себе. Спокойным голосом я попросила его закрыть окна, потому что слегка замерзла. Он попросил меня дать ему обещание, что я схожу к врачу. Я пообещала. Он сказал, что заберет Revox позже, и, вообще, если мне что-то нужно, он всегда поможет. Я выдавила из себя улыбку и нашла в себе силы проводить его до двери. Оставшись одна, я набрала ванну, потом переоделась в чистое, поменяла постельное белье и спустилась в тунисский ресторанчик, чтобы съесть куриного бульона. Свобода. Отныне ничто не встанет у меня на пути, моя судьба в моих руках.