Я доработала до конца контракта, день в день. Образовательное учреждение давило, конечно же, тяжким бременем, не выпуская охотника на волю. Все, что я могла себе позволить, — это задачки, которые я диктовала ученикам, а он занял скромное место статиста в ангаре. Мои ребятишки рассчитывали среднюю скорость, с которой он пролетел по своему последнему маршруту: с момента взлета до архипелага Окинавы. Они замеряли угол, под которым он пикировал навстречу своей гибели, — дано: истребитель Зеро, который находится в точке X, движется со скоростью четыреста километров в час, и авианосец, который находится в точке Y, движется со скоростью тридцать узлов, при условии, что истребитель Зеро летит на высоте три тысячи метров над уровнем океана, задача: определить угол пике, достаточный для того, чтобы истребитель смог столкнуться с кораблем. Двое учеников получили верный ответ. Они с жаром заверяли меня, что родители им не помогали, ну, значит, помог Цурукава, делала я вывод. Хоть чего-то мне удалось добиться. В остальном я послушно следовала учебной программе. Итоги моей педагогической деятельности были неутешительны: инспектор поставил мне самую низкую оценку, отметив полнейшее отсутствие у меня педагогических способностей. На этом мое учительство и закончилось. А вскоре, через несколько дней, начались события 1968 года.
Все занятия в университете временно отменили. Профессор Бертен проводил митинги со студентами прямо в лекционных залах и шагал впереди студенческих колонн по улицам Парижа. Но ему не удалось увлечь меня революционными призывами. Я ходила глазеть на баррикады, сожженные автомобили и разбитые витрины. Меня захватывал хаос разрушения, а не идеалы революции, которые защищали булыжниками из парижских мостовых. А вот что по-настоящему задевало мою жизнь, так это дефицит бензина на автозаправках. Ходили слухи, что страна будет полностью парализована, и я, как угорелая, носилась с канистрами в поисках топлива для моей любимой машинки. Я бежала из Парижа с ощущением, что больше сюда уже никогда не вернусь. У японской авиации тоже были перебои с топливом. Цурукава наверняка должен был подчиняться строгим нормам расхода топлива во время учебных занятий. Даже история стала нашим с ним сообщником.
В том мае упокоилась с миром бабушка, тихо, во сне. Погребальная служба прошла в приходе улицы Бьенфезанс. Когда у меня за спиной раздались первые звуки органа, мне почудилось, что бабуля открывает молитвенник и передает его мне. Что до моей матери, стоявшей рядом, то никаких молитвенников у нее в руке не было. Только ладонь ее мужа. Я вдруг вспомнила обо всех молитвах, что шептала ради ее спасения и которые, в конце концов, были услышаны богом. Она стояла, смиренно потупив взор, ни одной слезинки на нежных щечках. Но на кладбище, когда гроб с бабушкой стали опускать в могилу, где уже лежал дедушка, она рухнула наземь без чувств. Я не сразу заметила это, потому что в этот момент замерла у разверстой могилы, пораженная внезапно открывшейся истиной: а ведь мой отец был погребен без гроба. Ну, для Цурукавы это было объяснимо: он же по-прежнему летает, но где же сейчас мой отец? На дне океана, конечно же. До чего я глупа! Он был погребен в глубине морской пучины. И его труп давным-давно изъеден морской солью. Что это на меня нашло? Я проглотила комок, застрявший у меня в горле, взяла кропило и сделала крестное знамение, как меня просили со всех сторон.