Когда Артур заметил в ресторане араба с его спутницей, он настроился на приятный вечер. Откровенный наряд и поведение дамы его коробили, но и волновали одновременно. Он чувствовал, что демонстративность этот нарочита и продумана. Что все это спектакль, рассчитанный вовсе не на эпатаж зрителей. Уинсли страстно захотелось раскусить игру, включиться в нее будто бы случайно, стать сперва статистом, а потом как карта ляжет… Поэтому он выбрал место напротив красотки и стал пристально, почти нагло ее изучать. К его удивлению, на его прямой и недвусмысленный посыл никто не реагировал. Дама словно не замечала ни его пристальных взглядов, ни того, как он тщательно демонстрировал свою готовность ответить на любой ее одобряющий намек. Вместо этого мадемуазель старательно кокетничала с янки, совсем еще мальчиком. Уинсли бы понял, если бы девица пыталась очаровать сидящего рядом с юнцом крепыша с бульдожьим лицом и повадками бандита. Но мальчик…
Артур еще больше завелся — и оттого что все его усилия пропадали впустую, и оттого что он никак не мог вычислить, что же этой кошечке нужно. Он прекратил таращиться на нее в открытую, но продолжал следить исподтишка. Поэтому заметил, что, прежде чем плеснуть в лицо арабу вино и подставиться под удар, она что-то быстро и серьезно сказала своему попутчику. Словно отдала приказ. Ну а когда вслед за пощечиной последовал умоляющий беззащитный взгляд опять же в сторону маленького янки, у Уинсли не осталось сомнений — сцена разыграна. С единственной целью — спровоцировать мальчишку. Уинсли позволил себе выждать, прежде чем вскочить и оттащить в сторону ничего не подозревающего глупца. Когда же мальчик вдруг исчез, отправившись провожать «бедняжку» до купе, Артур отругал себя за непредусмотрительность и бросился вслед, готовый, если будет необходимость, прийти на помощь.
Он уже было вбежал во второй вагон, но тут обнаружилось, что мальчишка благополучно вернулся и теперь получает взбучку от старшего брата. В чужие семейные драмы Уинсли лезть не намеревался, поэтому потихоньку, пока никто его не заметил, вернулся к друзьям. Кто-то разыскал в ресторане доску и теперь подыскивал партнера для трик-трака. Артур махнул рукой, соглашаясь на партию, — и неудачно задел рукой официанта, который как раз нес густо посыпанный сахарной пудрой пирог. Пудра сладким ванильным облачком взметнулась вверх и попала Артуру в нос и глаза. Артур зажмурился, задержал дыхание, чтобы не чихнуть… и тут же десятки следов, совсем стертых и еще почти свежих, заполнили пространство. Яркий, толщиной в запястье шлейф начинался от столика, за которым сидел араб с красоткой, и тянулся к выходу из вагона. Шлейф сиял так отчаянно, что не оставалось никаких сомнений: Вещь чрезвычайно сильна, активна и работает без перерыва уже много часов…
— Простите, джентльмены, кажется, мне нехорошо.
— Лихорадка. Служили в Африке? В Индии? — сочувственно пододвинул кресло кто-то из лейтенантов, а турок-юзбаши тут же подскочил с бокалом холодной воды, несмотря на тяжелый неодобрительный взгляд старшего.
— Вульгарное несварение… Желудок стремится к привычным консервам и сухарям. А устрицы и шабли стремятся дезертировать из желудка, — отшутился кое-как Уинсли, скомканно попрощался и быстро вернулся к себе.
Вот уже пять часов кряду майор Уинсли не мог заснуть. Последний раз ему выпало так близко почувствовать присутствие работающей Вещи в Дамаске пару лет назад на рождественском приеме у британского атташе. Тогда он тоже отговорился недомоганием и ушел. Не оттого что ему действительно было плохо — обычно после первого приступа, сопровождающегося моментальным жаром и легкими судорогами, наступала легкая эйфория. Но Артуру неприятно было знать, что рядом есть кто-то «ненастоящий», ведущий невесть какую игру с тайными целями, пусть даже самыми благородными. Пусть даже его зовут сэр Томас Эдвард Лоуренс Аравийский и каждая собака от Оксфорда до Месопотамии узнает его бронированный роллс-ройс по звуку мотора за целую милю.
«Хоть с поезда прыгай, хоть ножками дрыгай. Спасенья от вас не найти», — пропел Артур первую пришедшую в голову чушь на популярный джазовый мотивчик и решил, раз уж до утра ему не справиться с бессонницей, прогуляться по спящему поезду.
***
Предпочтительнее крепкого сна в уютном купе лишь ночная прогулка по «Восточному экспрессу». Когда можно беспрепятственно любоваться развешанными по стенам оригиналами картин пера Матисса и Мане, едва удерживаясь от искушения добавить усы, бороду или еще что-нибудь несложной формы и содержания к нарисованным лицам и фигуркам. Когда можно, не опасаясь укоризненного взгляда стюарда, отколупнуть ногтем кусочек отошедшей ореховой обивки и вытолкнуть ее щелчком наружу через приоткрытую форточку. Когда можно заглянуть в пустой ресторан, растормошить сонного бармена и потребовать у него бокал холодного шампанского. А потом забрать всю бутылку и направиться в одинокий ночной дозор. Когда можно бродить по состоящему всего из трех пульманов и одного ресторана составу туда-сюда, размахивая отчего-то быстро опустевшей бутылкой, представлять, что происходит за дверьми каждого купе, прислушиваясь к шорохам и шепоту, и лгать себе, что твоя прогулка всего лишь средство от бессонницы, а не попытка отыскать ее источник.
Артур знал, что это глупо, лишено смысла и совсем не его дело. Но ему все равно нечем было заняться, тем более в отсутствие библиотеки, которую из экономии средств на этот раз к составу решили не цеплять. Право, не писать же путевые заметки или роман… Уинсли прошатался так до самого рассвета, изрядно накачался выдержанным брютом и вознамерился уже вернуться в купе, чтобы умыться и пойти завтракать, как услыхал странные звуки, раздающиеся из двухместного купе возле туалетной комнаты.
Уинсли ускорил шаг. Но тут дверь словно от удара ногой распахнулась и пять серебряных ложечек, кокетливо звякнув, вывалились прямо к носам еще довоенных штатских туфель майора Уинсли.
— Прошу прощения… — произнес майор со всем возможным почтением и застыл на месте.
Происходящее внутри выглядело на первый взгляд странно, на второй взгляд — очень странно. Вчерашние братья-янки уставились друг на друга как заклятые враги, стоя на кроватях один против другого. Причем в руке у старшего недвусмысленно поблескивал «кольт» сорок пятого калибра, наставленный точно в голову младшему. Младший же был вооружен «браунингом» и лихорадочно, но без толку давил на спусковой крючок. Был бы «браунинг» заряжен, старший лежал бы сейчас начиненный свинцом, как фирменный кекс Сесилии Эгертон цукатами, редко и бессистемно. Но магазин оказался пустым, что для мальчишки было полной неожиданностью, судя по его разъяренному и разочарованному одновременно лицу. «Каждая несчастная семья несчастна по-своему», — подумалось не к месту Артуру.
Еще он подумал, что старший мог бы одним выстрелом избавиться от всех семейных неурядиц, но почему-то этого не делает. Едва он решил обмозговать этот вопрос чуть тщательнее, старший, по-звериному зарычав, отбросил «кольт» в угол, швырнул свое тяжелое тело вперед, придавил собой малыша и принялся выкручивать тому руки… стараясь, как ни странно, причинить брату как можно меньше увечий и боли. Малыш извивался, лягал брата в живот и вообще дрался без всяких правил и очень по-женски. При этом оба старались не издавать ни звука.
— Дверь… — рявкнул старший, продолжая скручивать брата.