— Артур, вы издеваетесь сейчас. Нашли время… — обиделся подпоручик. — Скажите прямо, зачем вам это нужно.
— Долго объяснять. Считайте это приказом.
Подпоручик сморщил нос так, чтобы это выглядело не слишком оскорбительно, но заметно. Артур же предпочел как раз пропустить сморщенный нос и укоризну мимо.
— Слушаюсь… Эй! Эй там! На часах! Человек! Повязку надо бы мне поменять, слышишь! — Подпоручик заколотил табуреткой в дверь.
Звякнула щеколда, дверь поплыла влево. В проеме появился часовой, лениво оглядел арестантов, почесался.
— Бинт нужен. Ухо течет! — Подпоручик повернулся к вошедшему раненым боком. Рана действительно текла сукровицей, бинт повлажнел, пропитался розовым. — И спирту бы для дезинфекции.
— Спирту немае. Бинтов немае, — вяло зевнул и начал было уже прикрывать за собой дверь сторож.
— Нема-ае! Ага. Поди, для поручика Шестакова найдется. И спирт, и разносолы… Выходит, за спиной атамана переговоры ведете. Ну… Это правильно. Сейчас сдаться Деникину самое время… Ладно, черт с тобой, нет так нет.
— Який такий поручик? — напрягся часовой. Заворочал мозгами. Артуру показалось, что он даже слышит, как медленно, натужно скрипят в его голове шестеренки, тяжелые и неповоротливые, будто жернова.
— Який такий… Вот такий… — мотнул головой подпоручик в сторону окна. И вытаращив, словно Ван Гог в приливе вдохновения, голубые глаза, добавил: — А вы думали, мы слепые и не разберем, что за Петрушка в гости к вам пришел? Клоун и фокусник? Ну-ну…
— Ось як… — Сторож хлопнул дверью и вылетел вон. Замахал руками, подзывая есаула. Потом жарко зашептал тому что-то на ухо.
Есаул вовсе не был доверчив, зато был предусмотрителен. За те четверть минуты, что он спокойно шел от бани до «итальянца», обходящего с треухом в руках хлопцев (медведица семенила следом и кланялась), есаул прикинул, что арестантам врать смысла никакого нет. Что даже если этот Леопарди действительно циркач, а не неведомый белый поручик, подержать его денек-другой под арестом никому не навредит. Мысленно есаул спросил совета у отсутствующего атамана. Получил мысленный же ответ «Чай, не обожрет» и остался удовлетворен.
— Хватай басурманина, хлопци! Медведя до коновязи тащи! — рявкнул и сам тут же навалился на юркого, как намыленный уж, итальянца, придушил того локтем, вминая во влажную землю патлатой головой. Вырвал из обгрызенных до мяса пальцев цепочку, швырнул ее куда-то вбок, но краем глаза следил. И когда увидел, что ее схватил кто-то из хлопцев, успокоился. Хоть медведь и воспитанный, все же не институтка, а дикий зверь. Всякое в голову взбрести может.
Итальянец под локтем попискивал, жадно хватая воздух большими ноздрями, но не сопротивлялся. Видать, не впервой его так заламывали неблагодарные зрители.
— Пошто, господа анархисты? За какую такую вину? Я же укротитель и прежи… пре… прежитатор. Тьфу. Сам Труцци умолял, стоя на коленях, а вы артиста калечите… И Джульетта! Ей же надо кушать! Много кушать… — приговаривал Леопарди, пока его волокли к баньке.
— Овес жрати буде твоя Жульета.
— Не будет она овес!
— Тогда с голоду сдохнет, — процедил зло белокурый бандит в пенсне, похожий лицом и манерами на студента-медика. Поглядел на несчастного, дрожащего «итальянца». Повернулся к есаулу: — Может, завтра допросим? Поздно уже. Покемарить бы.
— Добре. Сполягайтесь, хлопцы! Отбой, — гаркнул есаул на весь двор и первым двинул до хаты.
Ночь выдалась звездная, холодная и медленная. Майор Уинсли то и дело приподнимался на цыпочки, приникал к окну и пытался разглядеть в темноте силуэт спящего животного. Медведица, кажется, не слишком переживала разлуку с хозяином. По крайней мере, на ее сон это никак не повлияло: она свернулась в большое меховое кольцо возле коновязи и дремала.
— Я не предполагать даже, что вы такой хотеть, синьор майор! Совершенно! Си?
(Кстати, общение на итальянском синьор Леопарди категорически отверг, разрыдавшись и пояснив, что вдали от Сицилии, тем более в неволе, слышать родной язык для него мучительно больно. Впрочем, по-французски Леопарди лопотал бойко, хоть и с ужасающим, но вовсе не итальянским акцентом.)
— Си, господин как вас там… Леопарди. Медведь у вас. Я это прекрасно знаю. И прошу вас… пока еще просто прошу… вывести нас всех отсюда незамедлительно. По крайней мере, попробуйте. Впрочем, у вас ведь выхода-то и нет. Вы же опытный человек и не столь наивны, чтобы полагать, что завтра вас здесь накормят, напоят, удивят, рассмешат… Вряд ли. А вот напугать напугают. До смерти, думаю.
— Нет. Господа анархисты — благородный красивый синьоры. Они говорить, свобода — прекрасная, как звезды, для любой маленький человек, как Джакомо Леопарди, тоже! Да!..
— Не глупите! Где Медведь?
Подпоручик Александр Чадов с недоумением следил за происходящим, старательно удерживая себя от расспросов. Артур поймал его изумленный взгляд и великодушно пояснил:
— Вещь. У этого шута горохового есть при себе отличная Вещь, при помощи которой мы отсюда как раз и сбежим. Так что… скоро будет вам обещанный бокал «Мартеля», Алекс.
— То есть вы… то есть мы… То есть невинного человека вовлекли в неприятности. Артур! Это же… Это непорядочно. Это подло, в конце концов! А если нет? Если вы ошибаетесь? Если мы не выберемся, то его же расстреляют вместе с нами.
— Непременно расстреляют. И что? — раздраженно дернул плечом майор — Никаким образом это не идет вразрез с моим типично английским чувством долга. На войне как на войне, уж простите за банальность. Так что, боюсь, я вам в ваших душевных муках не союзник. Удивительно, что два года войны не выбили из вашей головы эту романтическую дурь. Но… знаете что… Лучше продолжайте таким оставаться, Алекс. Мне достаточно одного приятеля — циника и прагматика.
Артур потер переносицу. Да уж. Мистер Красавчик бы, ни секунды не сомневаясь, начал с мизинца синьора укротителя и закончил другим мизинцем. Хотя, вероятнее всего, уже где-то на среднем пальце Медведь оказался бы у него.
— Леопарди! Они сейчас спят. Все, кроме нашего часового, который тоже, скорее всего, дремлет где-нибудь поблизости. Сейчас отличный момент, чтобы сделать отсюда ноги. — (Вот, стоило вспомнить Красавчика, как уже и выражаешься как он.) — Ну, Леопарди. Решайтесь. Я наблюдал за вами, вы отлично справляетесь с животным! У вас все получится. Главное, бесшумно снять часового и открыть замок. Если с замком не выйдет — все же лапы, я присмотрелся, у нее толстоваты, — тогда нужно вышибить дверь. Это большая, матерая медведица. Ей уже лет пять?
— Шесть… — пискнул Леопарди.
— Вот. Она крупная, тяжелая. Да мы за десять минут отсюда выберемся и все… Вы налево, мы направо. Или… Или простите, но я вас задушу. Обещаю. Надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что слово я сдержу. — Артур холодно окинул дрожащего укротителя взглядом, отошел к двери, прислушался. — Храпит. Ну же! Леопарди…
— Я не мочь! — захныкал «итальянец» и прижал руки к груди театральным дурацким жестом. — Я не мочь… Она, если не плясать гопак, если не цирк, не публика, меня не слушать совсем. Вилы, пистолеты, римские свечи или шамборьер — я все пиф-паф, и наказать Джульетту, но только совсем хуже. Джульетта на публику красиво плясать, миниатюр показать, кланять реверанс, кувыркать голова туда-сюда и мотоциклет катать, но кто сейчас любить мотоциклет? Все хотеть гопак! Если нет цирк — Джульетта не хотеть слушать Джакомо Леопарди. Джульетта рычать и сердиться на Джакомо Леопарди. Даже кусать один, два, много раз. Я ведь, как это… Это очень… Очень печальная горе! Я подлец!
Итальянец обхватил голову руками, зарыдал. Потом повернулся к Саше Чадову, видимо догадавшись, что из него слушатель куда более благодарный, чем из сурового англичанина, которому дела нет до чужих страданий, и продолжил уже на русском:
— Ах! Юноша! Я плохой, дурной человек. Я ее украл… Украл у родного брата. Выманил лестью вещь… и увел медведицу. Зачем она ему? Он ведь и так популярен… Выходит на арену — овации. Ему даже ничего делать для этого не нужно — он с рождения уродец. Карлик. Публика, знаете, любит уродов. Люди хотят выглядеть великодушными. А я… я перепробовал все: жонглировал, метал ножи, заклинал змей… И что? Ни-че-го! Ничтожество! Я — ничтожество, бездарь. Мной заполняли антракты… Но едва шпрехштальмейстер объявлял его имя… Тут же фанфары. Аплодисменты. Он выезжал из-за форганга верхом на Джульетте, со скрипкой в руках… Гайдн или Вивальди! Маленький печальный уродец весь в белом! Он играл, она танцевала. Это был блестящий номер! Лучший из всего, что я когда-либо видел. Конюхи, униформа, акробатки… сам Поддубный — все рыдали! Я ревновал. Сходил с ума! Думал, ну зачем ему еще и медведица? Он и так хорош! Думал, она со временем ко мне привыкнет. Но медведицы, юноша, как женщины. Они если любят, то одного. И ненавидят тоже — раз и на всю жизнь… или пока не растерзают в клочья.