— Проклятые удочки!
Проклиная толстые стволы бамбуков, Тинг протиснулся на узкую прогалину. Два темных пятна едва виднелись впереди среди пестрой сумятицы теней и солнечных пятен. Ноги ступали по плотному ковру полусгнивших длинных и узких листьев. Треск сломанной ветки заглушался жестяным звоном верхушек. Дул ветерок, и темные полосы теней, качаясь, сходились и расходились с изжелта-белыми полосами стволов.
Тинг взглянул вниз: в глазах зарябило. Золотые кружки солнечных лучей пестрили землю и гнилые листья.
Питеки терялись в движении полос и золотой ряби.
Заросль казалась мертвой. Гладкие и блестящие, словно неживые, уходили ввысь голые стволы. Шелест крон походил на шорох металлической стружки. В частоколе бамбуков не кричала ни одна птица, не мелькала ни одна бабочка.
По прикрытой нависшими кронами прогалине питеки шли, как по высокому коридору. Прогалина была так узка, что детеныш не всегда мог идти рядом с матерью. Он отставал, пытался идти сзади. И всякий раз волосатая рука хватала его за плечо и проталкивала вперед. Мать не позволяла детенышу идти сзади.
Каких-нибудь тридцать шагов отделяли теперь Тинга от питеков. Игра теней метала ему следить за ними, но она же скрывала его от них. Мать несколько раз оглядывалась, и всякий раз сердце Тинга стучало, а виски холодели. И всякий раз мать не замечала Тинга.
Нога чуть уходила во влажную землю. Стало сырее, впереди показался просвет.
Мать нагнулась и почесала ногу, потом бок. Детеныш присел и стал чесать обе ноги сразу.
Через минуту мать уже раздирала ногтями грудь и ноги, терла локтями бока. Детеныш катался по земле, громко скуля.
Тинг остановился.
Одной рукой мать чесала живот, другой — бок. Подняв левую ногу, скребла ею по правой. Не удержалась, упала в заерзала спиной по земле. Вскочила и принялась скрести голову и плечи. Задев, сшибла детеныша и снова упала сама. Они катались по земле, по ним прыгали солнечные пятна, вокруг раскачивались темные и светлые полосы.
Спотыкаясь, размахивая руками и все же пытаясь чесаться на ходу, мать побежала. Делая неуклюжие прыжки, она обогнала детеныша, словно позабыв о нем.
Детеныш, визжа, бежал за ней, падая, вскакивая и снова падая.
Ударившись боком о стволы бамбука, мать отскакивала и ударялась о стволы с другой стороны прогалины. Казалось, огромный мяч мечется от стены к стене в узком коридоре.
— Гхааа!.. Гхаааа!.. — хрипло ревела мать.
— Уйиии!.. Уйиииии!.. — визжал детеныш.
Ногу Тинга кольнуло. Зачесалось. Еще… Еще…
Он нагнулся. По штанине быстро ползли бледные ниточки. Они то стягивались, высоко горбатясь, в комок, то растягивались. Ноги начинали зудеть.
Тинг резко ударил по ногам, словно сбивая с них пыль. Подпрыгнул и побежал за питеками.
— Только этого не хватало! — хохотал он, прыгая и хлопая себя по ногам.
Ему было, как это ни странно, смешно. Забавное приключение: нападение земляных пиявок!
Питеки выбежали на поляну. Среди яркой осоки сверкала вода. Шумно взлетели утки, лениво поднялась цапля. Просвистели кулики.
Ноги матери по колени уходили в топкую грязь болота. Детеныш упал на четвереньки.
Утопая в грязи, он хрипел, задирая кверху вымазанную голову.
Схватив детеныша за плечо, мать вытащила его из грязи. Расплескивая ил, вошла с ним в воду.
Тинг остановился у края бамбуковой заросли. Он ожесточенно тер ладонями ноги, плотно прижимая штанины к телу.
На покрытом зеленью и грязью полотне проступили пятна и красные полоски. Тоненькие ниточки превратились в пузырьки, наполненные кровью: Тинг давил насосавшихся пиявок-крошек.
Питек плескался в неглубокой воде, рыча от удовольствия. Приседал, скрываясь в воде почти по плечи, тер себя руками. Детеныш стоял возле, уцепившись за бок матери. Жмурился и вертел головой.
Большая зеленая лягушка вынырнула и распласталась на воде. Детеныш увидел ее и насторожился. Перестал держаться за мать, зашевелил пальцами. Неуверенно передвигая ноги, шагнул к лягушке. Протянул руку, взмахнул ею и упал.
Мать оглянулась на всплеск воды. Схватила барахтавшегося детеныша за ногу. Подняла его над водой, перехватила другой рукой. Поставила рядом с собой и провела рукой по его лицу, смахивая воду.
Детеныш чихал и плевался водой. Из сжатого кулачка торчал зеленый стебель, из глаз катились слезы.
Не успел Тинг передавить всех напавших на него пиявок, как детеныш развеселился.
— Ху-ху-ху! — захрипел он, ударив стеблем по воде. — Ху-ху-ху!
Уронив стебелек, он бил по воде ладонями, жмурясь от сверкавших брызг.
Мать пошла через болото, таща за собой детеныша. Болото было неширокое, и они быстро выбрались на другой берег. Прошли по осоке, добрались до пригорка и сели.
Мать принялась водить пальцами по груди и бокам, по голове. Счищала грязь, выбирала из мокрых волос набившийся в них мусор. Детеныш лежал на спине. Задрал ногу, ухватил ее одной рукой, а другой сколупывал с коленки быстро сохнувший на солнце ил.
Узкое болотце далеко протянулось в стороны. Тинг огляделся и присел на корточки: спрятаться среди осоки было трудно. Поглаживая еще зудевшие ноги, он глядел на большую стрекозу с бирюзовым брюшком, летавшую кругами возле него. Стрекоза хватала на лету комаров. Иногда оборванное крылышко комара падало, кружась, у самого лица Тинга. Тогда он видел, как оно переливалось перламутром в солнечном луче.
Развалившись на пригорке, мать грелась на солнце. Переворачивалась с боку на бок, сушила спину и живот, а руками шарила в траве. Выдергивала какие-то травинки, что-то совала в рот.
Детеныш выпустил из рук ногу и встал на четвереньки Пополз вперед. Хлопнул по траве и пригнул голову, заглядывая под прижатую к земле ладонь. Пополз опять, снова хлопнул.
Он ползал и хлопал, каждый раз заглядывая под руку.
«Кузнечика ловит. А может, и лягушонка».
Тинг засмеялся, вспомнив, как детеныш ловил лягушку на болоте.
— Ху-ху-ху! — крикнул опять детеныш. — Ху-ху-ху!.. Уйиииии! — завизжал он тотчас же.
Мать резко повернулась. Детеныш не удержался на четвереньках, упал на бок и визжал, тряся поднятой рукой.
В ладонь детеныша впился большой кузнечик.
Не вставая, мать схватила детеныша за руку, сжала в пальцах кузнечика. Оторвала ему голову и сунула кузнечика детенышу.
Держа кузнечика в руке, детеныш лизал укушенную ладонь. Длинные ноги кузнечика торчали во все стороны, детеныш возил ими по лицу, задевал глаза. Морщился, но продолжал лизать руку, в пальцах которой держал добычу.
Нога кузнечика попала в ноздрю. Детеныш чихнул так сильно, что повалился на бок и уронил кузнечика.
— Ху-ху-ху!
Держа раздавленного кузнечика, он оборвал ему — по одной — ноги и крылья. Рвал изо всех сил и бросал обрывки далеко в стороны. Съел остатки кузнечика, полизал пальцы и потянулся к матери за корешком. Сидел на корточках и жевал, глядя в траву.
— Ху-ху-ху! — снова завопил он, ударяя по земле. — Ху-ху-ху! Ху-ху-ху!
Возле пней возился детеныш… Один! Как и куда исчезла мать, Тинг не заметил.
Детеныш присел возле пня и похлопал по нему рукой. Ухватился за торчащий выступ коры и дернул. Кусок коры отвалился так легко, что детеныш не удержался и упал на спину.
Снова присев у пня, он запустил пальцы в гнилую древесину и вытащил большую белую личинку. Жирная личинка упруго ворочалась в пальцах, скользила и вырывалась. Детеныш поднес ее ко рту головой вперед и быстро отдернул руку. Поглядел на личинку, снова поднес ко рту и снова отдернул руку. Зашевелил губами, облизал их, почесал свободной рукой.
Бросил личинку на землю и ударил по ней ладонью. Сжал в пальцах влажный белый комок, облепленный мусором и землей. Сунул в рот и личинку и пальцы.