Теперь же Красавчик сидел за самым укромным столиком вагона-ресторана и разглядывал винную карту. Пить много он не собирался, экспресс прибывал в Константинополь уже следующим вечером, и Баркеру нужна была свежая голова. К тому же вся эта европейская утонченная суета, все эти на тонких ножках хрустальные бокалы, большие фарфоровые тарелки с вонючим сыром, вся эта гнилая европейская публика вызывали у него насмешливое раздражение. Баркер был другой. Он был простым парнем из Пенсильвании. Он был — фасоль и кукуруза, солодовый виски из железной кружки, босые пятки по сухой колючей траве… Он был — гул чикагских дымных улиц, испачканные мазутом краги, теплая рукоять «кольта» сорок пятого калибра… Он был — степ, кейкуок, горький джин и клубничный привкус губ Родинки (или Кудряшки… или сразу обеих). Иного себя Баркер не представлял и другой жизни не желал.
А вот Малышу Стиви все здесь нравилось. Похожий на молодого лисенка, впервые забравшегося в курятник, тот дрожал от восторга и возбуждения. Разглядывал исподтишка пассажиров, любовался шикарной обстановкой, косился на разряженную в пух и прах дешевку и не сумел сдержать глупой улыбки, когда та, поймав его взгляд, отсалютовала наполненным бокалом. Баркер исподтишка и чуть снисходительно любовался братишкой, не забывая краем глаза следить за происходящим вокруг. Баркеры выбрались из купе впервые за эти утомительные пять дней пути, и лишь из-за того, что Малыш исхныкался, умоляя брата «хоть глазком поглядеть на настоящих иностранцев». «И чего ты там не видел», — ворчал Баркер, однако отказать Малышу не смог. Да и сам он, если честно, уже устал глазеть в окно и в сотый раз разбирать и собирать «кольты».
— Генри… Как думаешь, если, к примеру, угостить молодую леди рюмочкой шерри, ее отец рассердится? Здесь так принято или нет, как думаешь? А если шоколад? Здесь же есть шоколад…
— Что? Какой отец… Какой шоколад? — не разобрался сперва Красавчик, но, сообразив, о чем спрашивает брат, загоготал так, что сидящая за ближайшим к Баркерам столиком пожилая леди обернулась. — Стиви… Малыш. Пора тебе уже взрослеть. И в кое-чем разбираться. Мадмуазель эта — обыкновенная потаскушка… девчонка на содержании. Вернемся в Чикаго, клянусь — свожу тебя к таким куколкам, что эта покажется тебе страшной, как дылда Лиззи из бакалеи напротив нашей прежней норы. Помнишь дылду Лиззи? Такая угрястая… с вздернутой верхней губой… Добрая Лиззи, всегда готовая упасть на спину за кружку пива. Твоя краля, конечно, подороже, но, поверь мне, разница невелика.
— Нет! Да нет же! Не может быть! Да ты надо мной издеваешься, да? Да? Издеваешься! Смеешься! — вспыхнул досадой Стиви.
Жгучая обида за то, что старший брат скорее всего прав, и мальчишеский жаркий стыд за то, что сам он оказался таким по-деревенски наивным, заставили щеки Малыша краснеть, а голос — запинаться. От этого Красавчика вдруг затопила странная, незнакомая нежность к брату.
— Малыш… — Баркер покачал головой немного укоризненно и ласково потрепал Стива по плечу. — Я тут пошарил мозгами. Ты ведь, пожалуй, угадал. А я просто хреново разбираюсь в европейцах. Но даже если эта, хм… леди — турецкая герцогиня, нам с тобой стоит держаться поскромнее. Давай-ка лучше попробуем местный харч. Что тут у них? Жерлянки? Жабы? Так тебе сколько тех и сколько других?
Красавчик уткнулся в меню, притворившись заинтересованным. Ему не хотелось смущать братишку, который и без того чувствовал себя неуютно. «Молодо-зелено», — улыбался про себя Красавчик и немного завидовал Малышу. Завидовал его свежести, чистоте его и неуемности. Завидовал тому, что у Малыша вся жизнь впереди и что, в отличие от него — Красавчика, добившегося всего в одиночку, о Малыше есть теперь кому позаботиться. В Париже Красавчик прикупил Малышу новый костюм, белья, пижаму, шелковых рубашек и две пары обуви, и теперь мальчишка выглядел настоящим франтом. Красавчик даже выдал мальчишке «браунинг», предусмотрительно опустошив магазин от патронов, чтобы Стиви не дай бог не натворил глупостей.