Местные мужчины, коренастые «ночники» по большей части, шли бригадами: одни возвращались с долгой, тяжёлой смены в шахтах, другие отправлялись начинать новую. Усталые матери вели детишек из схолы, которой заправляет экклезиархия. Детки постарше шныряли в людском потоке, пиная мусор и перекрикиваясь не по годам грубыми голосами.
В воздухе сильно пахло гроксовым жиром из уличных светильников. Солоноватый запах палёного мяса, липнущий к одежде, к волосам, к коже. Никаким ваннам и душам, кажется, никогда не смыть его до конца. Со временем можно притерпеться, но пока он по-прежнему донимал Ордиму Арухо. Ордима прожил на Кьяро всего год.
И его по-прежнему поражал гнетущий характер этого места. Втиснутые между голыми утёсами, которые вздымались с обеих сторон на четырёхкилометровую высоту, городские кварталы жались друг к другу, точно люди в переполненном поезде. Самые высокие строения, опрометчиво тяжёлые наверху и довольно вульгарные, нависали над обитателями, точно мрачные голодные великаны, готовые наброситься и сожрать. Между строениями висели беспорядочные плети паутины толстых чёрных проводов, гудящей от напряжения и плохо оцифрованных голосов. Переулки зачастую были настолько узкими, что иным широкоплечим шахтёрам приходилось пробираться боком, чтобы попасть к дверям своей норы.
Такова жизнь среднего кьярита — по крайней мере, здесь, в Холиксе. Те, кто положением повыше, жили и работали, в основном, в зданиях, врезанных прямо в стены каньона. Широкие диамонитовые окна этих зданий, тёплые от ровного золотистого света, взирали сверху на город. Не самый приятный вид, наверное, зато, как подозревал Ордима, воздух там наверху куда чище. Он мог себе представить, каково это: смотреть сверху на эту дыру, покрытую въевшейся грязью и жиром, потягивая после горячего душа превосходный амасек из хрустального бокала.
Не в этот раз.
Он знавал и жизнь наверху, и в самом низу за время своих немалых странствий, но здесь, на Кьяро, высокое положение в его роль не входило. Здесь он был жалким уличным артистом. Здесь он был Кукольником.
Ордима обычно устраивал представления для детей помладше. День за днём, на южном краю Большой рыночной площади, он расставлял свои скамейки и небольшую пластексовую сцену, на которой разыгрывались его истории. Местным торгашам он пришёлся не по нраву; те вечно хмурились и кляли его, осеняя себя знамением аквилы, чтоб отогнать чёрную судьбу, пока Ордима со своим помощником готовили сцену. Однако прогнать его отсюда торговцы не могли, так что он не обращал на них ни малейшего внимания. Торговцы Ордиму особо не интересовали. А вот дети…
Их гораздо больше, чем раньше. И такое странное это новое поколение.
Пока непритязательная толпа смотрела, как его марионетки пляшут на крошечной сцене, Ордима разглядывал их через просвечивающую ширму. Да. Такое странное. В то время, как одна половина зрителей смеялась, хлопала и ахала в подобающих моментах, другая сидела холодная и неподвижная, точно фигурки на каминной полке. Ничто их не трогало. Они не перебрасывались ни единым словом. Никаких всплесков эмоций или общения вообще. Там были и мальчики, и девочки, и у всех, казалось, был один и тот же неестественный вид. Волосы у них были несколько тоньше, чем положено. Кожа имела нездоровый оттенок. А глаза, эти немигающие глаза… Он не поручился бы на сто процентов, но они словно обладали странным сиянием, точно глаза волка или кошки, что можно было заметить, лишь когда густая тень падала на них.
Но больше всего тревожило кое-что, относящееся не к самим детям, а к их матерям. Ордима видал этих женщин прежде на рынке. На красоту глаз у него намётан, несмотря на собственное уродство, а, может, и благодаря ему. Он часто провожал взглядом проходящих мимо девиц. Вот почему он был уверен, без всякой тени сомнения, что беременность у некоторых заняла меньше трёх месяцев.
Трёх месяцев. Такого быть не может.
Однако вот они, присматривают за своими крошками, пока представление не подойдёт к концу, живя своей жизнью, точно так и должно быть. Абсурд.
Марионетки поклонились, давая понять, что представление закончилось. Ордима повёл вагой, и кукла святого Кирдана, одолевшая в последнем акте военного вождя орков Боргблада, воздела к небу свой меч. «Во славу Императора!» — пропищал Ордима голоском персонажа.