Волны из свинцовых туч превратились в рябь серо–фиолетовых облаков, добавились голубые и розовые оттенки. Полосы так и не прорвались на поверхность. Их цвет медленно сменился на ярко–багровый, превратив черный океан в необычайно огромное алое зарево. Затем облака превратились в огненные крылья, подобные крыльям феникса или жар–птицы…
Зарево разрасталось вширь, пока не заняло собой весь горизонт. Облака сверху стали почти коричневыми, а палитра красок – более насыщенной, фиолетовый смешался с лиловым. Зрелище настолько притягивало и завораживало, заставляя забыть обо всем, что я не сразу заметил огромного черного кота, свернувшегося в ногах. Кот прикрывал лапой нос и храпел.
«Вот те раз! – подумал Штирлиц», – пронеслась в моей голове фраза из старого советского анекдота.
— Ты‑то здесь откуда взялся? – желая убедиться в реальности кота, я попытался его отодвинуть ногой. Из этого ничего не вышло, так как кот был настоящий и весьма тяжелый.
Пока я рассматривал и пинал кота, заря взорвалась огромным оранжевым диском солнца; за считанные доли секунды краски вспыхнули и исчезли, а комната заполнилась дивным золотым светом. Пока я осматривался, кот недовольно перевернулся, вытянулся и уверенно куснул меня за руку – нечего, мол, меня, царя, в такую рань будить. От неожиданности я даже вздрогнул.
Все казалась до боли знакомым, с чем сознание никак не желало примириться, – так нередко бывает, когда ты, вроде бы, уже проснулся, но все еще спишь. Как в той небезызвестной поговорке: «поднять – подняли, а разбудить забыли». Так и сейчас: я уже успел встретить рассвет, а на деле оказалось, что это ровным счетом ничего не значило. Да! Безусловно! Пора просыпаться – кто много спит, тот мало живет.
Я сел, положил на нагретое своим телом место котяру, что‑то недовольно проворчавшего сквозь сон, накрыл его одеялом, оделся и с наслаждением – до хруста в суставах – потянулся.
— Фто зэ так фсе болит‑то? – я вопросительно посмотрел на кота, но тот в ответ только мурлыкнул что‑то вроде «отстань» и снова зарылся под подушку, оставив снаружи лишь огромный пушистый хвост.
— Как ф тобой пофле этого нофмально фазговафивать? – я обернулся на шаги.
Сказать, что я вздрогнул или подпрыгнул от неожиданности – ровным счетом не сказать ничего: меня передернуло, лицо исказила гримаса, я инстинктивно попятился. Передо мной собственной персоной, живой и невредимый, очень довольный стоял Миша.
— Наконец ты очнулся! – улыбка от уха до уха, блеск и радость в глазах говорили об искренности его слов.
— Гёбанные флисняки! Ты фэ умеф! – я все еще пятился.
— Это что‑то новенькое! Ты сам чуть коньки не двинул! Трое суток в бреду, поту и температуре! Вон Танька из‑за тебя не спала сколько! – Мих как‑то странно вглядывался в меня.
— Она зэ с ума софла и у деда офталась! – видимо, я был очень бледен, а глаза округлились до невероятных размеров, поскольку Михаил сам сделал шаг назад.
— Ты точно еще бредишь! Ты хоть помнишь драку? Помнишь колонку? Уродов тех, прут? А как щеку тебе зашивали? – Миша вопросительно глянул на меня. И довольно громко добавил, передразнивая: – А? ФЫПИЛЯВЫЙ?
Будто во сне, я медленно поднял руку и коснулся кончиками пальцев своей щеки. Щека была опухшей, при нажатии немного саднила, отчетливо прощупывались швы. Я пошатнулся, оперся рукой о стену.
Михаил подошел, положил мне руку на плечо и спокойно сказал: «А знаешь, пойдем‑ка чайку выпьем. Я вчера банку варенья откопал». И, улыбнувшись, заговорщицки глянув по сторонам, тихо добавил: «Малинового».
— Ну… Раз малинового… – медленно поворачивая голову, я размял шею, в которой что‑то хрустнуло. – Ну… Раз малинового, тогда побежали!
Мы неспешно спустились вниз, при этом я чуть не свалился с лестницы – ноги не слишком слушались. Я открыл дверь, и меня ослепило яркое солнце.
— Андрюха! – Татьяна бросилась мне на шею и зарыдала. Я едва удержался на ногах, благо, Мих поддержал, не дал упасть обоим.
— Полно, Тань, – я с трудом освободился из цепких девичьих объятий. – Миха тут что‑то про варенье говорил…
Я не мог сдержать улыбки. Мне вдруг стало так хорошо и спокойно…
— А хотите, я вам расскажу очень странный сон? – я посмотрел на ребят. – Ну, чего уставились? Налетайте, все вкусное съедят!
Так, за кружечкой липового чая да за банкой малинового варенья начался мой длинный, а, может, и не такой уж длинный, но весьма занимательный рассказ…
Глава 9
Унылое серое небо роняет на осиротевшую землю тяжелые слезы – они льются, не прекращаясь ни на минуту. Мы стоим с Михаилом, прислонившись плечами к стволу искалеченной ели – ствол теплый и от этого кажется живым. Через израненные, но все еще пушистые лапы дождю сложно добраться до нас.