Я протрезвел мгновенно. Друга, мир его праху, унесло тогда, закрутило в водоворот вместе с лодкой. А я выжил – ходил позвонить на гору, к машине. Так вот, сначала связь оборвалась, а потом все вокруг встало на дыбы. Чудом уцелел тогда. Земля так дрожала, что катился с той горы кувырком. Сосны падали вокруг, вырванные с корнями, ломались как спички. Искать друга даже не пытался, где сыщешь, когда вокруг такой хаос. В ушах звенит, во рту привкус крови, перед глазами круги – наверное, ударился.
Прыгнул в «лекса» своего и помчался в Браслав за помощью. А там ад кромешный – зарево над городом долго буду помнить. Тут уже не до этого городка стало – надо в Минск. Мысль только одна: там семья, там все. По дороге не проехать – сплошной лесоповал. Куда там… На машине… В иных местах пройти сложно было.
На Р3, (как сейчас указатель перед глазами стоит), авария на аварии. Везде сплошное месиво. Сначала помогал, кому мог, потом понял, что это бессмысленно, что так я не дойду до своей цели, и дальше просто брел вперед, пока не свалился от усталости. Потом снова шел, до Радюков, там из всей деревни магазин только уцелел. С какими‑то мужиками дверь выбили, дальше полегче стало – воды да еды немного взял.
Переночевал за сгоревшей заправкой, под самолетом. Усталости не замечал – как о семье подумаю, так ноги сами несут. Откуда силы брались? Приперное, Варганы, Порплище – одни трубы тоскливо в небо смотрят, словно каратели прошли – ни одной живой души. Кошку только и видел, с хвостом опаленным, так жаль ее стало, что оставил кусок колбасы. При мне еду не взяла, а в глаза как‑то странно и так тоскливо посмотрела, будто не зверь, а человек. То ли в Янках, то ли в Прудках пару семейную встретил: молодые оба, минскими оказались. Вместе руины Бегомля обходили, еле от шпаны отбились, хорошо парень помог какой‑то. Сдружились, тоже минский. Вчетвером веселее. Подбадривали друг друга шутками, хоть и шли уже осторожнее и медленней.
С едой проблем не было – где в разбитых машинах что находили, где в домах рядом с дорогой. Неправильно воровать, но разве это воровство – есть очень хотелось, а хозяевам уже все равно было. Мы не хоронили никого. Слишком много пришлось бы копать… Вокруг столько тел… Все время казалось, что за нами следят. Никого не было видно, лишь иногда краем глаза улавливал какое‑то мимолетное движение, тень. Списали тогда на недостаток сна, усталость.
В Околово нарвались на местных. Решили остановиться на ночлег, а те с колами напали из темноты. Парня с девчонкой сразу забили, а мы чудом вдвоем уйти успели. Уходили лесом. В Козырях несколько домов уцелело, но заходить в селение не стали – обошли стороной. Я все названия помню, каждое отпечаток в мозгу оставило. Так на Логойку через неделю и вышли, измотанные, оборванные, так там и попрощались.
***
Алекс прервал рассказ, он смотрел куда‑то вдаль, сквозь нас. По его щеке пробежал, оставляя едва заметный прозрачный след, и сорвался с подбородка маленький хрусталик влаги.
— Что‑то в глаз попало, – Алекс неуклюже попытался вытереть слезу, но это ему не удалось, он зажмурился и, прикрыв лицо рукой, отвернулся от нас.
Мы молчали. Я смотрел на огонь, вспоминая свое, Мих сидел с закрытыми глазами, запрокинув голову назад, его правая рука мелко–мелко дрожала.
Молчание было столь драматичным, что когда вздохнул кот, Татьяна резко встала и, несмотря на наш уговор пользоваться газом в самых крайних случаях, зажгла огонь, поставила на плиту чайник.
Я встал и подбросил в камин пару полешек. Некоторое время мы молча смотрели на огонь – он успокаивал, рассеивал тревогу. Татьяна подала чай из мяты, шиповника и чабреца в больших фарфоровых чашках. Вскоре Алекс продолжил…
***
Помню, как увидел дымящиеся руины и упал на колени от бессилия что‑либо изменить… Никогда не забуду остов дома своего в Уручье, как рыдал, землю руками до крови бил, так больно внутри было. Время тогда потеряло смысл, изменило ход, Что‑то случилось, я знаю точно – изменилась суть вещей, пространство.
Я пытался завалы разгребать, кидал куски бетона, будто игрушечные бумажные кубики. Надежда, неверие, нежелание принять происходящее – все слилось, все сплавилось. Я рыл и рыл. Без отдыха, без перерыва.
Дома сложились, как карточные – только горы порванной арматуры и искрошенного бетона. Вокруг огромные стаи ворон и бесчисленные зловонные трупы. Было очень больно видеть все это. Потом вдруг как предохранитель какой‑то перегорел в голове – боль исчезла, и все стало безразлично. Эмоции исчезли, но появились ненависть ко всем выжившим – ко всем без исключения.