Карантин… странное, непонятное мне слово…
— Вы будете спать вот тут и тут, – Вано показал нам две двухъярусных кровати, – это теперь ваш «ходок». – Он еще раз подмигнул, но уже только Татьяне, коротко попрощался с нами, пожелал удачи, терпения, веры и сил, и ушел.
— Что он имел в виду? – Миша и Таня с недоумением смотрели на Алекса.
— Предположу, что он имел в виду это место, откуда можно заходить к нашим кроватям, и непосредственно сами кровати. Чур, моя внизу!
— И моя! – Таня улыбнулась.
Что нам с Михаилом оставалось делать, кроме как согласиться, благо тумбочка была большая, двухъярусная, явно рассчитанная на четверых.
Кровать… Что может быть лучше самой обычной кровати? Мягкий, пусть сбившийся, пусть тонкий, пусть комками, матрац… Ни с чем не сравнимая накрахмаленная простыня… Подушка, хоть небольшая, но в ней можно утонуть лицом… Все это сможет понять лишь тот, кто был вынужден спать где попало и как попало, когда вместо перины под тобой в лучшем случае доски, а вместо подушки, если повезет, в лучшем случае, полено…
Какое же это чудо – простая, незатейливая вещь при правильном сочетании времени, места и обстоятельств…
Мы были страшно голодны. И пусть это мелочь, ерунда, лишь укрепляющая дух, но все же интересно, а тут кормят? Надо было обо всем расспросить Ивана, ведь за спрос не бьют в нос. Усталость и голод давали о себе знать как никогда: хотелось поесть хоть чего‑нибудь, а затем упасть на кровать и забыться.
Обычное любопытство, простой человеческий интерес – иногда он пересиливает голод, усталость и много всего прочего.
Из комнаты с «нарами» – а это были именно они – мы попали в небольшой квадратный коридор с высоким потолком да еще тремя дверями. Чтобы добраться до первой (она, к слову, оказалась запертой), пришлось подняться по массивным каменным ступеням примерно на двухметровую возвышенность. Две другие были открыты и находились внизу, на уровне той, из которой мы вышли. За одной из дверей мы обнаружили трехместный туалет все с теми же чашами, а за другой нас ждал сюрприз. Открыв ее, мы увидели небольшой дворик, обнесенный довольно высоким забором с острыми прутьями и колючей проволокой наверху и воротами ровно посередине. Дворик был выложен досками. Там же мы увидели три длинных стола, шесть, невысоких узких скамей, и две прислоненные к забору метлы.
— Я сейчас – будто герой странного рассказа, – Татьяна улыбнулась. – Кругом сплошные загадки и головоломки, из‑за них нельзя понять сути. Наверняка она где‑то на виду, но почему‑то все время ускользает.
— Глубоко… – Мих вздохнул.
Мы стояли, устремив взгляды вверх, в бездонное синее, начинавшее темнеть небо… Вдруг дверь в заборе с лязгом распахнулась, и в проем вошли трое рослых парней. Кряхтя, они тянули за собой три бидона.
— Карантин! – проорал самый плотный из троицы. – Ужин!
Бидоны открыли. В первом были алюминиевые миски, деревянные ложки и хлеб, во втором суп, а в третьем вареная картошка. Каждому из нас выдали по две миски, по ложке и куску хлеба, затем каждому в одну миску, деревянным черпаком внушительных размеров, наложили картошки, в другую налили суп.
Мы вшестером заняли средний стол. Почему вшестером? Да потому как с нами ужинали Бронислав, которого позвал Алекс, и кот – мы поделились с ними едой. Кот не привередничал и уплетал картошку так, что чем‑то напоминал хомяка, натолкавшего себе полные щеки семечек. За соседними столами расположились еще с десять–двенадцать знакомых и незнакомых нам парней и девчонок лет пятнадцати–шестнадцати.
Пожелав друг другу приятного аппетита, мы принялись за еду. Ели молча. Хлеб был странный на вкус, крупного помола и не до конца пропеченный посередине. Он уже успел немного зачерстветь по краям, но все же это был самый настоящий хлеб! Что касалось супа, то он был наваристый, с картошкой, какой‑то зеленью и еще чем‑то, что я не смог опознать. Картошка, нарезанная примерно сантиметровыми кубиками, была частью разваренной, частью полусырой – этакие кубики в пюре, но голод, как известно, не тетка, поэтому за ушами трещало не только у кота.
Темнело. На небе замерцали звезды.
Минут через пятнадцать после того, как унесли остатки еды, дверь в заборе снова открылась. Во двор важно зашел мужчина лет сорока пяти–пятидесяти. На нем были не доспехи, как показалось сразу, а добротная кожаная одежда, что не мешало ему, однако, носить на поясе увесистую металлическую булаву. Он неспешно осмотрел дворик и басом гаркнул: «Карантин! Отбой!»