— Успокойтесь, мисс, — приторным голосом заговорил господин Риддл, сверкнув тёмными как ночь глазами. — Вам нет смысла бояться нас.
Та молчала, ощущая, как глубокие вибрации голоса проникают не то что в разум, а буквально в душу, в сердце, пронзая своей силой так стремительно, что Гермиона перестала стучать зубами и, затаив дыхание, повернулась лицом к говорившему. Встретившись с его глазами, она не смогла больше отвести взор и даже не заметила, как вторая его ладонь притянулась к лицу и медленно опустила маску, скрывающую настоящее очарование господина Риддла. Как в первый раз она испустила судорожный вздох при виде невозможно красивых очертаний и перестала сдавливать себя в объятиях, очень медленно, будто под гипнозом, опуская вспотевшие ладони вниз.
Рука господина Риддла, лежащая на её плече, осторожно поднялась выше, коснулась бледной щеки, отодвигая запутанные пряди волос с лица, и прикосновение кожаной перчатки показалось слишком жгучим, до безобразия тёплым, нежным и приятным.
— Не волнуйся, — тем же тоном продолжил он. — Иди ко мне.
Гермиона оживала так, словно сбрасывала с себя каменный панцирь, в котором находилась долгие годы в заточении, — медленно, тяжело, но послушно. Она потянулась за теплом ладони, уводящей её ближе к господину Риддлу, пока не оказалась возле него, совсем близко наблюдая за мерцающими глазами и сминая одеяло под собой. Пальцы аккуратно убрали оставшиеся пряди, после чего господин Риддл притянулся почти вплотную к её лицу и спокойно произнёс:
— Вы ни за что не скажете об этом никому.
Тон голоса убеждал, и та судорожно вздохнула и опустила взгляд на проявившуюся на тонких губах слабую улыбку, к которой захотелось тут же прикоснуться. Как под гипнозом, Гермиона медленно подалась вперёд и притронулась своими губами к чужим, после чего с них сорвался смешок, а ладонь господина Риддла проникла в копну каштановых волос, пальцами оставляя невидимые следы — настолько жарящие, словно её исполосовывали раскалённым мечом. Прохладные губы отзывчиво ответили на касание, так легко и воздушно поцеловав её пересохшие, а после на мгновение мягко сжали верхнюю и выпустили. Господин Риддл немного отпрянул, дразняще притягивая за собой и улавливая на себе туманный взор Гермионы, и снова показал насмешливую улыбку.
— Не стучите сердцем, — прошептал он ей в губы. — Вы сводите с ума нас всех.
Гермиона больно сглотнула, вспомнив, как дышать, прислушиваясь к своим ударам. Разум потихоньку одолевали просветы, в которых она отдалённо понимала, что находится в неимоверно мощной опасности, но тело было настолько тяжёлым и неподатливым, что она оставалась неподвижной и во все глаза смотрела в тёмную зачаровывающую бездну вампира.
— Вы не охотник, — выдавила она, предчувствуя, как горячими слёзами наполняются глаза.
— Но я вам нравлюсь, — голосом, наполненным сладкой опасностью, отозвался он.
— Вы убьёте меня, — сдерживая крик, застрявший в пересохшей глотке, прохрипела Гермиона, прилагая всю волю, чтобы оттолкнуться от кровати и отшатнуться назад, но она будто превратилась в статую, которую, наоборот, толкали вперёд, к вампиру.
— Мы бы это сделали в первую ночь, но вам повезло, милая, — протянул господин Риддл и чуть подался ближе, прикасаясь к губам, которые тут же увлажнились от спавших с глаз слёз. — Вы нам нужны.
— З-зачем? — выдохнула она, едва шевеля губами, не понимая, как ей вдохнуть воздух, отсутствие которого начало больно жечь лёгкие.
— Чтобы вашими руками закончить одно очень важное дело. Вы должны убить Его Преосвященство епископа Снейпа.
— Я… ч-что?
Сердце устремилось в глотку, и Гермиона больше не смогла выдавить из себя слов. Ей стало настолько дурно, что она готова была провалиться в обморок, но пристальный зачарованный взор господина Риддла твёрдо удерживал её в сознании, не позволяя воспользоваться такой роскошью.
Ей захотелось быстрее умереть, чем совершить убийство.
— Дышите, милая, — ласково прошептал господин Риддл, снова аккуратно вонзая пальцы в копну каштановых волос, — и не стучите — вы сводите с ума.
Она сделала короткий вдох и снова разучилась дышать, вслушиваясь, как глухими раскатами грохочет сердце, которое ей не понять, как усмирить. Ей было до смерти страшно, отчего сердцебиение ошалело выплясывало чечётку, и, понимая, что стук притягивает к ней господина Риддла, с отчаянной безысходностью не знала, что предпринять, чтобы прекратить это.
Вампир на мгновение опустил голову к скулам, ниже которой трепетала артерия, затем резко отстранился, будто выбросив навязчивую мысль из головы. Когда зрительный контакт прервался, Гермиона подняла взгляд выше и увидела две пары мерцающих глаз, зачарованно смотрящих на неё и пригвоздивших к невидимой стене, и сердце стало пропускать абсолютно неритмичные удары, больно врезающиеся в глотку, стремясь располосовать её.
Она вспомнила, что здесь не один вампир — их было трое, и каждый, судя по жадным пристальным взорам, был одержим ею, желая притянуться и… сделать что? Если она нужна им, то, кроме смерти, чего ожидать?
Тихий всхлип нарушил воцарившуюся тишину, в которой два вампира, поймавшие её взор, как по команде, подошли ближе, притянутые её ужасом, отразившимся в глазах, и опустились рядом с господином Риддлом по разные стороны. Светловолосый вампир тут же подался вперёд, заманивая на себя испуганный взор, и с широко раскрытыми глазами она пронаблюдала, как он грациозно и легко взял её непослушную ладонь и притянул к губам, оставляя невидимый отпечаток касания прохладных тонких губ.
Внутри что-то томно сжалось, нервы натянулись как струны, и неожиданно появившаяся дрожь поднялась из колен к паху, заключаясь в импульсивном ударе где-то внутри, вызывая подступающую истому, сладко дразнящую и заставившую предательски задрожать всем телом. Тем временем ладонь господина Долохова, облачённая в перчатку, прикоснулась к лодыжке, спрятанной в чулке, осторожно вытянула непослушную, отяжелевшую ногу на себя и медленно поднялась к колену, вызывая непрекращающуюся волну дрожи, учащая болезненные импульсы внизу живота, и на Гермиону напала невыносимая слабость, заставившая податься вперёд и прикоснуться лбом к щеке господина Риддла, не смея отвести глаз от серебристого взора, исподлобья вожделенно смотрящего на неё сквозь спавшие на лицо светлые пряди.
Она не понимала, чего вампиры хотят, если не убить, и, к своему ужасу и стыду, пропадала во всех их мягких и трепетных прикосновениях к ней, закусывая губу от несдерживаемого вспыхнувшего желания погрузиться во всё происходящее. Собрав всю волю, оставленную вампирами ей на произвол, она судорожно сглотнула тягучую слюну и с придыханием выдохнула:
— Оставьте меня, п-прошу вас.
В один голос раздались три смешка, похожие на прекрасную гармонию переливчатых колокольчиков, чарующих своей мелодией, и господин Эйвери, подняв голову, мягко, успокаивающе отозвался:
— Нет, красавица, это невозможно.
Гермиона ощутила, как слёзы снова заполнили глаза, и почти не слышно пролепетала:
— Почему именно я?
Рядом с её губами возникли губы господина Риддла, который тут же бархатным тоном отозвался:
— Потому что вы невинны так же, как лилии, которые любите. Епископ — человек духовный, а таких мы не можем убивать, чтобы обрушить всю вашу людскую религию, сдавливающую нас не один век. Ваш епископ входит в так называемый орден Феникса, который всё своё существование боролся с подобными нам — они знают секрет, как уничтожить нас. Они создали религию, передавая все знания из поколения в поколение, чтобы полностью изничтожить всех нечестивых, как они выражаются, существ, обладающих магией и подчёркивающих превосходство над простыми людьми. И самое печальное в этой истории, что ни один из нас не может убить духовное лицо, даже если мы натравим толпу разъярённых крестьян к стенам церкви — наш дар порабощать чужие разумы не сработает в целях, нужных нам. Но… мы нашли способ, как убивать всех духовников, уничтожить орден и искоренить убийственную для нас религию. Духовника может убить только девушка, отдавшая свою девственность вампиру. Епископа убьёте вы.