Он жарил её дыханием, закусывал опухшие губы, постукивая зубами и удерживая себя, чтобы не проткнуть их, и Гермиону одолели новые приступы конвульсии, когда господин Долохов опустил край чулка и прикоснулся губами возле промежности, обласкивая горячую трепещущую кожу языком, продолжая пальцами собирать невероятное количество влаги внутри. Ноги невозможно отяжелели и принялись неукротимо дрожать, а Гермиона сильно вжалась в грудь к господину Эйвери, ощутив слабые покусывания господина Риддла на груди.
Она больше не могла сдерживать болезненно терзающую её истому, конвульсивно дёргаясь и извиваясь как гусеница, сгорая от всех манипуляций, которые её невинное тело никогда не знало. Пальцы господина Эйвери перестали поглаживать клитор и на смену им пришлись пальцы господина Риддла, в то время как тот медленно поднял ладонь по ослабленной руке к плечу и мягко сдавил его, а после устремился к шее, обхватывая за горло и слабо смыкая пальцы на нём.
Ей стало нечем дышать, зажгло лёгкие, а сладкая и мучительная истома выжигала, разрывая на части, чтобы в темноте ночи прозвучать безудержному томному стону — самому сладкому и откровенному, притянувшему к ней вампиров с новой силой и энергией.
Господин Эйвери сильнее сдавил ей шею, имитируя укусы на губах, и Гермиона ощутила, как он первый задрожал за её спиной, из последних сил сдерживая себя. Он сильнее отклонил её голову назад, жадно изучая губами изнеможённое лицо, в то время как господин Риддл склонился над её мокрым телом сильнее и с жадностью загулял языком по груди, так же имитируя укусы, следом принявшись постукивать зубами.
Пальцы господина Долохова нащупали какую-то точку внутри Гермионы, обдав её нестерпимым жаром и болезненным спазмом, и та судорожно вскрикнула, затем умоляюще сквозь слёзы захныкала в губы господину Эйвери:
— Прекратите… я у-умоляю вас… я не могу… умоляю…
С усилием господин Эйвери оторвался от мокрых губ, поймал блуждающий взор из-под полуопущенных ресниц и горячо прошептал:
— Кричи.
Та, утопая в конвульсиях непослушного тела, задрожала зубами.
— Умоляю… — сквозь слёзы прошептала она, завороженно наблюдая за серебристым, опасно горящим взором, пожирающим её.
— Кричи, — в губы отозвался ей вампир, на секунду обхватив их своими.
Гермиона захныкала, выгибаясь животом к жарящим губам господина Долохова, не зная, куда себя деть, и звонко взвизгнула, ощутив горячий язык в промежности.
— Кричи громче, — просил господин Эйвери, вибрациями голоса проникая в разум, вспарывая застрявшее в глотке сердце, и та истерично застонала, плавно забрыкавшись в трех парах рук.
По ощущениям будто все соки её организма вырвались из влагалища, набухшего так, что ласкающему пальцу господина Долохова стало тесно. Господин Риддл пальцем надавил на клитор и убрал ладонь, позволяя тому погрузиться губами в промежность, тем самым вызвав очередной отчаянный вскрик Гермионы, потонувший в губах господина Эйвери.
— Кричи, красавица, — томно умолял её он, жадно принявшись ласкать одной рукой грудь, а другую вонзил в волосы, беспорядочно путая их, нервно сжимая и разжимая пряди в ладони.
Гермиона захныкала, ещё сильнее подавшись низом к господину Долохову, не в силах терпеть ласки, и господин Эйвери принялся собирать своими губами сорвавшиеся из глаз горячие слёзы, насмешливо улыбаясь ей в кожу.
Он собирал её ужас, тонкой плёнкой проступивший на губах, как и другие, тонул в её горящем стыде, неукротимом сладострастии и мучительной неудержимой истоме, восхищаясь невинностью тела, запятнанного похотью, не способного выдерживать ласку, и едва отстранился от лица, чтобы посмотреть на господина Риддла, будто ожидая разрешения на действия, которые невозможно было уже сдерживать, стуча зубами.
Серебристый одурманенный взор уловил какое-то движение на полу, остро сосредоточился на механизме, похожем на механические часы, и его глаза в догадке страшно расширились.
— Чёрный порох, — глухо прозвучал его голос над головой Гермионы.
Казалось, в этот миг мир остановился, и Гермионе почудилось, что она умерла, получив толику освобождения от невыносимых прикосновений ладоней и губ. Приоткрыв веки и изнеможённо взглянув на заблестевшие тёмные взоры господина Долохова и господина Риддла, зрачки которых неестественно расширились, она не понимала, что заставило так напрячься.
Оба, как по команде, отпрянули от конвульсивно трясущегося тела и оглянулись назад, что-то заметили, а после с невероятной скоростью поднялись на ноги.
— Епископ, — коротко выразил свою мысль господин Эйвери, после чего мгновенно просунул руки за подмышками Гермионы, быстро поднял её над кроватью, перехватил за талию наряду с господином Долоховым, и оба невероятно быстро поволокли её к окну.
Господин Долохов с непостижимой скоростью перепрыгнул через окно, обернулся и принял из рук господина Эйвери ничего не понимающую и не соображающую Гермиону, после чего тот сам спрыгнул в окно, а за ним следом — господин Риддл. Его оледеневшие и серьёзные черты оскалились, и почти неслышно он дал команду:
— Быстро прочь!
Втроём они пустились бегом к лесу, и Гермиона в ужасе закричала, поддаваясь смертельной панике:
— Отпустите! Отпустите меня!
Её отчаянный голос раздался у подножья леса так громко, что ей показалось, сейчас разорвутся барабанные перепонки, а сердце от страха выпрыгнет наружу, как вдруг всё потонуло в глухом, больно режущем слух шуме, похожем на взрыв, раздавшимся над затянутым мраком ночи, осветившейся яркой пламенной вспышкой.
Широко раскрыв глаза, Гермиона заметила, как на стволах деревьев заполыхали страшные алые тени, указывающие на огромный пожар, разразившийся где-то рядом после оглушительного взрыва.
Она в незыблемом ужасе дёрнулась в руках господина Долохова, неслышно пискнула, ощутив, как сердце перерезало ей глотку, и полностью ослабла, потеряв сознание.
========== Глава 5. Отголоски мести ==========
Ей было до тошноты страшно — она сжимала цветок лилии, хрустнувший и сжавшийся в её ладони, и непрестанно молилась Богу, закрывая глаза и пуская горячие слёзы, спадающие на алые подушки, которыми была обложена.
Гермиона очнулась недавно. Никто к ней не приходил, и было ощущение, что она совсем осталась одна в неизвестном ей месте, скрытая ото всех глаз на большой постели, застланной белыми покрывалами и задернутой тяжёлыми балдахинными шторами, на которых были вышиты странные узоры золотыми нитями. Но более странным было то, что повсюду были разбросаны крупные цветки белых лилий, тонко благоухающих и напитывающих весь воздух восхитительным ароматом.
Поначалу она до боли в костяшках сжимала алые подушки и со слезами молилась, уповая на спасение Богу, затем принялась рвать на себе волосы, не в силах справиться с осознанием медленно текущей ночи, мёртвой хваткой вонзала пальцы в лилии, сминала их, ломала и отбрасывала от себя, а после, наконец, замерла, смахнула слёзы и аккуратно подползла к занавескам, отодвинула край и сквозь туманную пелену принялась изучать обстановку.
Разглядывая роскошное убранство, она тут же сделала вывод, что находится в логове вампиров — они любили золото и другие неизвестные Гермионе металлы, броские драгоценности и живописные картины, на полотнах которых изображено разнообразие мифических существ и божеств древнего мира.