Кухня, куда провел меня Джек, выглядела чуточку старомодной: большая керамическая раковина, потрескавшийся линолеум на полу и шаткий старый стол со стульями. Я поискала взглядом что-нибудь знакомое, однако узнала только открытку с Биг-Беном, прилепленную на дверцу холодильника — я сама послала ее Джеку год или два назад. На обратной стороне — откровенное вранье, мол, я счастлива и довольна жизнью. Я подошла поближе. Открытка вклинилась между россыпью листков бумаги и парой фотографий. Я поежилась, узнав на одной себя. Снимали три года назад, в наш последний приезд в Вашингтон. Взглянув на снимок, я вдруг пожалела себя четырнадцатилетнюю. Лицо было испуганным, словно девочка на фото скрывала страшную тайну. Шутка в том, что в то время я понятия не имела, какие бывают страшные тайны, — была просто испуганным подростком, в смятении от раскола между отцом и братом, и сомневалась, увижусь ли еще с Джеком или с его лучшим другом. Мне захотелось порвать фотографию в клочья, но я сдержалась.
А на другой снимок, уже замеченный уголком глаза, я едва взглянула. Это было, как почесать зудящий струпик, — мгновенье удовольствия, а за ним боль и выступившая кровь. На фото с обтрепанными уголками смеялась, крепко обнимая мальчугана, светловолосая красавица. Его голова находилась в тени, выше синело небо. Мальчуган был Джек, а женщина — моя мать. Слева, у нижнего края, торчала еще одна, совсем светлая макушка, но моего лица было не разобрать. Я отвернулась, желая отгородить Джека от фотографии, однако вспомнила, что он сам ее сюда повесил и натыкался на нее взглядом всякий раз, как подходил за пакетом молока. Надо думать, это признак выздоровления.
— У тебя уютный дом, Джек. Правда уютный.
— Да, — кивнул он, — и приятно в него вернуться.
Я молча согласилась с ним, а потом, напустив самый равнодушный вид, спросила:
— А где Алекс живет? Удивляюсь, что вы с ним не вместе.
Безразличный тон стоил мне немалых усилий.
Джек расхохотался.
— Вопреки общему мнению, сестричка, мы с Алексом не срослись как сиамские близнецы. До Алекса от меня пять минут. У него очень крутое холостяцкое гнездышко на набережной.
Сердце заныло. Холостяцкое гнездышко? Ну конечно. Глупо думать, что Алекс ни с кем не встречается. Он хорош собой, и, пусть я небеспристрастна, факт остается фактом: они с Джеком вне конкуренции по части внешности и обаяния. В десять лет я молча страдала, наблюдая, как Алекс встречался то с одной, то с другой девицей — все старше меня, и им уже было, чем заполнить лифчик; я просто умирала, глядя на них. Но в мире фантазий, который я создала после переезда, Алекс существовал в бездевичьем вакууме. Иначе я просто сошла бы с ума. А теперь слова «холостяк» и «гнездышко» крутились в моем сознании, стирая тщательно выстроенные воздушные замки и заменяя их картинами теплой ванны и женщин в бикини.
«Дыши!» — напомнила я себе. Это Алекс. Не Джек. Алекс, рядом с экстравертом Джеком, всегда носил маску холодной собранности. Он никогда не гонялся за девчонками и извинялся перед ними, когда Джек забывал, как их звать. Он держался в стороне, наблюдал, молча вздернув бровь, как Джек кружит над добычей. Так что, даже поселившись в холостяцком гнездышке, вряд ли он еженощно принимает в нем бесконечную череду женщин.
Да-да, Лила, хватайся за соломинку!
— Есть хочешь? Или пить? — спросил Джек.
Где там думать о еде! Живот стянуло в узел. Я покачала головой.
Джек провел меня через прихожую и показал белую коробочку на стене у входной двери.
— Это сигнализация, — сказал он, щелчком открывая крышку. Внутри оказалось устройство, словно попавшее к нам из фильма о будущем, с мигающими лампочками и тач-падом, снабженным буквами и цифрами.
— Код — 121205, — продолжал он. — Устанавливать сигнализацию надо не только когда выходишь, но и когда ты в доме. Если кто-то запустит ее, когда ты внутри, дом закроется наглухо. Будет не выйти. Тогда просто затаись и жди меня или полицию.
Я молча таращилась на него несколько секунд. Дело было не в инструкции, а в коде. День смерти матери. Джек, не обращая внимания на мое лицо, защелкнул крышку. Я кое-что понимала в паранойе. Папа тоже установил сигнализацию в нашем лондонском доме. Только вот маму сигнализация не спасла.
Джек подхватил мою сумку, брошенную под лестницей, и рукой указал наверх. Я поднялась первой и задержалась на площадке, не зная, куда идти.
Джек протиснулся мимо меня к двери в конце короткого коридорчика. Открыл и пропустил меня в комнату, которая на те дни, пока он позволит мне остаться, должна была стать моей спальней. Славная, простая комната. Кровать, тумбочка с колючим кактусом в красном горшке и голубое мягкое кресло в углу — еще одна памятка прежней жизни. Окно выходило в сад за домом. Неплохо бы прожить здесь всю жизнь.