На самой нижней полке Мортон наконец нашел.
У задней стенки лежала папка, набитая рисунками человеческих тел. Квадратики для сердец, печенок, почек и глаз. Каждый отмечен аккуратным крестиком. Он перевернул бланки — все личные данные на обратной стороне каждого листка замазаны белой корректорской краской. Зачем было замазывать их, но сохранять бланки? Почему просто не выкинуть? Может, это и собирались сделать, когда поднялась тревога?
Из коридора послышались шаги, в кабинет вошел Гейтс.
— Это нечто, — с ноткой восхищения произнес он. — Похоже, оборудование обошлось им не меньше чем в миллион. У них есть машины для разработки мышц там, где ты и знать не знал, что они могут быть. Плюс ароматерапия, плюс диатермия и все-все-все для того, чтоб ты отлично выглядел и великолепно себя чувствовал. — Он помолчал, сощурившись на папку. — Что это? Манна небесная?
— Взгляни. — Мортон протянул ему картонку.
Гейтс пролистал папку и еще больше нахмурился.
— Ничего не понятно, — наконец сказал он.
— Если только это не доноры по принуждению, — тихо произнес Мортон.
Гейтс глубоко вдохнул, медленно выдохнул и вымученно усмехнулся.
— Ничего себе прыжок, Дэвид! Тут, должно быть, сорок, а то и пятьдесят бланков. В этом городе никак не наберется столько убитых из-за внутренних органов.
Ответ Мортона прозвучал так, словно он еще раз попытался взять высокий барьер:
— Может быть, их убили где-то еще. Или они реципиенты. Мы сможем узнать больше, если мои люди снимут слой этой корректорской дряни и посмотрят, что под ней написано.
Гейтс покачал головой.
— Нам это никогда не удавалось. Каждый раз растворитель смывал текст. Технические службы пытались…
Что бы там ни пытались сделать технические службы, это потонуло в грохоте взрыва.
— А, чтоб тебя! — рявкнул Гейтс. — Давай убираться отсюда, пока дым не рассеялся.
Мортон сунул папку в чемодан и запер его, повторив в обратном порядке весь процесс открывания передатчика. Задержавшись лишь чтобы удостовериться, что компьютерные дискеты оставлены в точно таком же положении, в каком он их нашел, он поспешил вслед за Гейтсом.
Техники заложили славную петарду, какие запускают на Четвертое Июля[5] — зрелище внушительное, но в итоге останется лишь обгоревшая царапина на боку «пикапа», которую фэбээровцы будут изучать много дней без всякого результата.
Но сколько времени понадобится Трангу, чтобы обнаружить пропажу папки?
Глава 6
В шести милях над землей старший кардиолог в команде медиков на борту летающего госпиталя ободряюще улыбнулся своему пациенту.
— Все ваши показатели вполне стабильны. Вы дешево отделались, мистер Фогель.
Это была улыбка дельфина, тщательно составленная из всех улыбок, которые он подмечал у своих хозяев, прежде чем сам стал хозяином. Улыбка была самым надежным способом спрятать свое презрение к тем, кто мог позволить себе платить ему такие гонорары.
— Значит, со мной все будет в порядке?
— Конечно! — Еще одна улыбка засияла как звезда. Как у меня получилось, а, шмук?[6]
Банкир приподнялся на широкой больничной койке, привинченной к полу в носовой части самолета. Кабина была ярко освещена, в ней пахло лекарствами. Вокруг койки расставлены хирургические подносы и капельницы, за ними — более сложная диагностическая и кардиологическая аппаратура, включая внутриаортный насос и монитор, показывающий информацию на дисплее в виде постоянно движущейся горизонтальной линии. Еще один экран показывал сердце Фогеля в виде пульсирующей мышцы в трехмерном изображении.
— Тогда я хотел бы позвонить, — сказал он, пытаясь сесть.
Кардиолог деликатно, но очень твердо уложил Фогеля обратно на подушку.
— Спокойнее, мистер Фогель. Любое неосторожное движение, вроде этого, и вы пустите все оборудование в разнос. — Он для пущей важности поправил электроды на груди Фогеля и всмотрелся в экран. Линия была ровной. Но ему платили не за утешения и уверения, что все, дескать, отлично. Сейчас самое время подпустить туману. — Запомните, мистер Фогель, хотя сердце — всего лишь на удивление примитивная упругая мышца, ей нужно оказывать некоторое уважение. А вы довольно долго этого не делали. Сорок сигарет и бутылка вина в день — с сердцем так обращаться нельзя. Потому оно и сказало вдруг: хватит.