— Вы погибнете! Духи уничтожат вас!
Орельяна засмеялся. Его бородатое, загоревшее в лучах южного солнца лицо наискось, от левой щеки до лба, пересекал шрам, едва прикрытый шлемом. Когда Орельяна выпрямлялся в седле, его раненое левое плечо неестественно опускалось. Еще во время кровавого завоевания Перу он, будучи приближенным Писарро, показал свои незаурядные способности и храбрость. Его не оттолкнула резня, устроенная лет за двадцать до того на Кубе, а затем в Мексике; в то же время это побоище заставило убеленного сединами доминиканского монаха Лас Касаса выступить против грабителей миссионеров, своих же собратьев по ордену, и осудить словом и пером ханжеское корыстолюбие испанского царствующего дома. После окончания боев Орельяна был назначен вице-губернатором одной из богатых провинций, основал там город и получил — помимо сотен рабов-индейцев — свою долю золота, захваченного Писарро. Но этого показалось ему мало, когда он узнал о новом плане наместника. Вложив все наличные деньги, Орельяна снарядил отряд из тридцати всадников и привел его под знамена Писарро. Благодаря своей храбрости и товарищескому отношению к подчиненным он пользовался среди солдат большей любовью, чем сам генерал.
— Через несколько месяцев мы по этой же дороге вернемся домой, — сказал Орельяна своему адъютанту, лейтенанту Рамиресу, бородатому великану с открытым веселым лицом.
— Да, через два-три месяца, — согласился Рамирес.
Так думали все участники похода.
Да и кому могло прийти в голову, что в этих диких горах людей и животных на каждом шагу будут подстерегать пропасти, что лошади будут срываться с крутых обледеневших троп, а холодный ветер, завывающий по ночам в горах, принесет болезни и гибель сотням индейцев, мерзнущих в своих легких одеяниях? Кто мог подумать, что леса, покрывающие склоны Кордильер, станут сущим адом для путешественников, где заросли образуют почти непреодолимую преграду? А кто знал о впивающихся в кожу клещах, о ядовитых пауках и шершнях или об огромных черных муравьях, целые полчища которых атаковали по вечерам расположившихся на привал людей, прогрызая их одежду своими острыми, как нож, челюстями?
От сырости кожаные колеты солдат покрывались плесенью, в войске вспыхнула лихорадка; лам и свиней засасывало в болота, большая часть лошадей пала. Когда же горы наконец остались позади и отряд, спустившись на равнину, вошел в густые кустарники, случилось новое несчастье: последние из уцелевших животных утонули во время наводнения; та же участь постигла сотню с лишним индейцев, взваливших на себя груз, который раньше несли вьючные ламы.
Кое-кто из солдат уже начал резать кожаные части своего обмундирования на полосы, варить их и есть. Некоторые сдирали кору с молодых деревьев и жевали ее. Лишь изредка какому-нибудь счастливцу удавалось подстрелить из арбалета оленя или кабана.
Отец Карвахаль, архиепископ Лимы, сопровождавший воинов в походе, каждое воскресенье собирал их утром на поляне и служил обедню. Весь в черном, худой и седобородый, стоял он среди солдат и громким, твердым голосом внушал:
— Тяжкое испытание послал нам господь. Неисповедим он в благости своей и страшен в гневе своем. Но взывает он к нам: не забывайте, все вы дети мои! А потому ступайте и уповайте на меня, ибо я отец вам всем и останусь с вами, куда бы ни шел путь ваш…
И обессиленные, измученные лихорадкой люди тащились дальше, увлекаемые мечтой о желтом металле, из которого их фантазия воздвигала целые горы, осыпанные огромными алмазами.
Даже когда они вышли на берег Агуарико и поняли, что путь к манящей их стране золота еще очень далек, полон опасностей и неизвестно, достигнут ли они вообще желанной цели, даже тогда ни один солдат не захотел повернуть назад. Слишком свежи еще были в памяти ужасы тропического леса, сквозь который они только что пробились: возвращение через этот ад казалось более страшным, чем неизвестность, ожидавшая их впереди.
Индейцы из племени омагуа, жившие в селениях, расположенных недалеко от лагеря, сначала относились к белым людям недоверчиво. Но, получив от Писарро подарки — разноцветные стеклянные бусы, медные браслеты, платки и бисер, — они стали доверчивее и даже начали приходить в лагерь с женами, принося с собой мясо и фрукты. Один лишь шаман — тощий индеец, увешанный костями животных и пестрыми камнями, — не показывался в лагере: в день прибытия посланцев белых людей он заклинал в лесу духов и остался без подарков.