— Вы не разделяете мою точку зрения, месье?
— В чем именно?
— В том, что необходимо заставить сторонников Леопольда изменить систему управления в Конго.
— С чьей помощью вы надеетесь этого добиться?
В полной растерянности Морель лишь удивленно поднимает брови.
А Франс продолжает:
— Вы полагаете, что люди, поддерживающие вас, заменят старую систему новой, лучшей?
— Конечно же!
Писатель в сомнении покачивает головой и наконец произносит:
— Я был бы крайне удивлен, если бы это произошло.
— Вы сомневаетесь в искренности столь почтенных людей, как сэр Чарльз Дайлк или месье Милль?
— Я сомневаюсь в том, что силы, использующие искренние усилия сэра Чарльза Дайлка и месье Милля, делают это ради негров.
— Но ведь в Конго отменят принудительные работы, месье!
— Ну и что?
— Отменят и ограничения в торговле.
— А что будет вместо всего этого?
— Вместо этого будет признана независимость негров.
— И свобода торговли, не так ли?
— А разве этого мало? — Морель удивлен.
— О! Это уже кое-что! Но кому все это на руку?
— Месье, я вас не понимаю.
— Так слушайте. Во-первых: станут ли негры действительно независимыми? Не придется ли им и впредь собирать каучук?
— Но за свой труд они получат столько, что смогут жить в достатке!
— А в чей карман попадут доходы от сбора каучука?
Морель молчит.
— В карманы акционеров! — чеканит слова писатель. — Акционеры каучуковых компаний по-прежнему будут загребать прибыли, а, значит, негры по-прежнему останутся зависимыми! И во-вторых: в чей карман попадут доходы от свободы торговли?
— Но свобода торговли уменьшает угрозу вооруженных столкновений.
— Между кем?
— Между колониальными державами Европы.
— То есть между финансовыми группировками, не так ли?
— Да.
— Какое дело до, этого неграм?
— Они жизненно заинтересованы в сохранении мира, поскольку такие столкновения в любом случае ставят под угрозу их собственную безопасность.
Но писатель с жаром возражает:
— Здравый рассудок подсказывает, что они могут быть заинтересованы лишь в том, чтобы трудиться не для тех спрутов, которые в настоящее время сжали Европу тисками финансовых щупалец, а для себя самих!
— Не могу согласиться с вами, месье. Нельзя сбрасывать со счетов существующий уровень экономики, как нельзя и не учитывать, что не все изменения возможны и реальны.
— А какой толк от того, что вы заставите католиков заменить систему неограниченного грабежа системой грабежа ограниченного, либо поможете дельцам из числа консерваторов или либералов захватить теплые местечки католиков?
— Позвольте, месье! Какой же характер должны, по-вашему, иметь реформы, в необходимости которых вы, по-видимому, убеждены так же твердо, как и мы? И с чьей помощью должны они претворяться в жизнь?
Писатель, не подозревая о том, что восьмидесятидвухлетним старцем еще встретится со своим молодым собеседником в комитете «Кларте», куда тот войдет в числе некоторых революционно настроенных интеллигентов, протягивает Морелю руку.
— Месье, вы, несомненно, честный человек! И ваши самоотверженные усилия невольно вызывают уважение, хотя я и не уверен, дождутся ли плодов этих усилий те, ради кого вы тратите столько энергии. Вы правы. Я и впрямь настолько твердо убежден в необходимости изменений, что сам мучаюсь в поисках ответа на вопрос, какими должны быть эти изменения. Мне начинает казаться, что если мы действительно хотим принести пользу тем, ради кого они должны совершиться, то нельзя ограничиваться рамками одного лишь Конго! И я предчувствую, что вы, месье, принадлежите к тем избранникам, на чью долю выпадет осуществить эти изменения на практике!
— Значит, вы исходите из того, что после нашей победы над приверженцами леопольдовской системы зло возродится, хоть и в иной форме?
— Я думаю о тех господах, которые теперь вкладывают значительные суммы в ваше движение за реформу управления в Конго для того, чтобы в один прекрасный день положить в карман проценты.
Морель сидит молча, уставившись в одну точку. После долгого раздумья он говорит;
— Вы правы, месье. Наша борьба на этом не закончится.
Движение за реформу управления в Конго добилось успеха: в 1910–1911 годах бельгийское правительство было вынуждено пойти на постепенную отмену системы принуждения, оставшуюся в наследство от Леопольда.
Но за прошедшие семнадцать лет численность населения страны уменьшилась с двадцати до восьми с половиной миллионов.
А что происходило в других районах земного шара?
В 1906 году британские плантации в Малайе послали в Европу тысячу тонн каучука. Высокое качество этого плантационного каучука дало ему название «бест креп» и обеспечило продажные цены, кое-где даже превысившие цену на бразильский «пара хард файн».
Господствующее положение Бразилии на мировом рынке пошатнулось. Бразильское правительство попыталось предотвратить потерю своих позиций, издав ряд постановлений, несколько смягчавших совершенно невыносимые условия труда в районах сбора каучука, ограничивших хищническое истребление каучуконосов и поощрявших развитие плантаций.
В 1913 году плантации в Юго-Восточной Азии выбросили на рынок сорок восемь тысяч тонн каучука.
Впервые количество плантационного каучука превысило на мировом рынке количество каучука, собранного с дикорастущих каучуконосов. В странах-потребителях каучука предложение превзошло спрос, и бразильские сорта внезапно потеряли свою популярность, уступив место каучуку из Юго-Восточной Азии. Резиновая промышленность была с избытком обеспечена сырьем, и на родине каучука, в Южной Америке, начался кризис сбыта.
Лихорадочная погоня за сверхприбылью, приведшая к перенасыщению капиталовложениями предприятий по добыче каучука, сменилась ужасающим падением цен на него.
Построенная на каучуке экономика Бельгийского Конго развалилась. Каучуковые тресты лопнули.
Потом катастрофа разразилась над Южной Америкой.
Производство плантационного каучука, достигшее в 1914 году семидесяти тысяч тонн, покрыло мировую потребность в этом виде сырья. Добыча каучука в Бразилии быстро сошла на нет. Гигантские компании в Паре и Манаусе обанкротились. В Икитосе торговый оборот упал со ста двадцати пяти миллионов солей до девяти миллионов. Поток золота, в течение десятилетий наводнявший Бразилию, отхлынул в восточное полушарие.
Триумф английских плантаторов омрачался одной заботой: плантации в Нидерландской Индии за последние годы резко увеличились, а стремление колониальных властей расширить свои посадки каучука на Яве приближало то время, когда между английскими и голландскими предпринимателями неминуемо должна была разгореться новая ожесточенная борьба за рынки сбыта.
Весной 1914 года, когда чрезвычайно обострившиеся отношения между Германией и союзными державами — Францией, Россией и Великобританией — грозили зажечь пожар мировой войны, поглотившей потом миллионы молодых жизней, на мировом рынке каучука соперничали три монопольные группировки:
Английские каучуковые компании. Голландские каучуковые компании. Финансовый блок Соединенных Штатов.
И именно американский блок собирался пустить в дело избыточные миллиарды долларов, чтобы, захватив опустевшие леса Южной Америки, разбить здесь плантации гевеи и в один прекрасный день выступить на каучуковом рынке в качестве сильнейшего из конкурентов.