— У меня нет времени, сер. Хотел поговорить с вами наедине… Зайду послезавтра.
— Деловое свидание?
— Нет. Нынче вечером Бенджамен Робертс празднует у себя на плантации свое пятидесятилетие. Надо съездить к нему, я приглашен.
— Робертс?
— Он мой друг.
— Робертс? — повторяет губернатор в раздумье. — Он, кажется, тоже из Уэллсли? Занимается чайным листом и сахаром, не так ли?
—. То было раньше, сэр! Теперь он возделывает только чай. Цены на сахар очень упали за последнее время.
— Не заходил ли он как-то сюда вместе с вами?
— Он жил в Сингапуре, а потом перебрался вслед за мной в Уэллсли. Вполне возможно, что мы бывали у вас вдвоем…
Шаутер бросает по сторонам нетерпеливые взгляды.
Но губернатор молчит, и Шаутер резко меняет тон:
— Сэр! Меня беспокоит этот человек! Пожалуйста, объясните мне, как понимать его визит к вам!
И тут же продолжает, не дав губернатору открыть рта:
— Вы что же, намерены спокойно смотреть, как он будет соваться в наши дела?
Ирвин Хервест поднимается со своего кресла, движением руки останавливает Даллье, у которого чуть не сорвалась с губ резкость, и несколько раз пересекает комнату из конца в конец. Потом останавливается перед стариком.
— Британское правительство, — произносит он медленно и с расстановкой, — заинтересовано в том, чтобы бразильское каучуковое дерево нашло распространение в нашей колонии. Правительство окажет всяческое содействие всем, кто займется его разведением. К сожалению, наши плантаторы недостаточно понимают значение этого грандиозного плана. Они привыкли думать только о своей собственной непосредственной выгоде. Их помыслы не выходят за узкие рамки частных интересов, и поэтому — а хотелось бы, чтобы вы это ясно поняли, — именно поэтому мы особенно высоко ценим таких людей, как мистер Даллье, которые умеют сочетать свои личные интересы с интересами своей страны.
— Значит, и вы… и вы туда же! — Шаутер начинает запинаться от возбуждения.
— Я представляю здесь точку зрения нашего правительства. Неужели вы ожидали, что я займу иную позицию?
— Союз плантаторов! — выпаливает Шаутер.
Он срывает с головы соломенную шляпу, которую забыл снять, входя в кабинет, и продолжает выкрикивать раздраженным тоном, размахивая своей шляпой:
— Я член союза! Я вхожу в комитет! Я всем сообщу, как вы стали к нам относиться, сэр! А этот господин… — Он бросает злобный взгляд на Даллье. — Этому господину тоже придется нести ответственность! Уж я об этом позабочусь!
Ирвин Хервест резко перебивает его:
— Союз плантаторов не будет противиться решениям британского министерства колоний, не правда ли?
Рявкнув что-то, Шаутер внезапно вскакивает и, не говоря ни слова, не прощаясь, выбегает из комнаты, хлопнув дверью. Шум его шагов постепенно затихает. Губернатор и Даллье молча смотрят друг на друга.
— И в самом деле оригинальная личность, — говорит наконец Даллье.
Губернатор качает головой.
— Это влиятельный человек! — произносит он серьезно.
Отрицательное отношение плантаторов Британской Малайи к разведению каучуконосов объяснялось тем, что в восьмидесятые годы Стрейтс-Сетльмент в значительной степени еще представлял собой в экономическом отношении целину, освоение которой началось всего за несколько десятилетий до описываемых событий. Поэтому плантаторы хотели первое время ограничиться разведением лишь нескольких, наиболее выгодных культур. И хотя плантации на Сингапуре, Пенанге и в провинции Уэллсли уже с давних пор снабжали мировой рынок пряностями, а в небольших масштабах также сахаром и чайным листом, все же бурное развитие экономики этих районов началось лишь около 1875 года, после образования Малайской федерации. Обширные территории перешли тогда от голландцев в английское управление, а главной культурой у европейских плантаторов на западном побережье Малакки стал либерийский кофе и кофе сорта «робуста». Самыми плодородными из вновь приобретенных были районы Негри-Сембилан, Селангор и Перак. Здесь плантаторы снимали самые высокие урожаи. Здесь они получали самые высокие прибыли. Здесь и в богатой провинции Уэллсли они особенно яростно противились всем мероприятиям английского правительства по внедрению гевеи бразильской на плантациях.
6
Пакетбот, курсирующий раз в неделю между островом и материком, доставляет Эмери Шаутера обратно в Уэллсли. Тут он нанимает «карету», как называют на архипелаге скопированный у голландцев легкий одноконный экипаж, и вскоре уже мчится по тряской дороге на плантацию. Кучер, мускулистый бирманец, стоит на задней подножке коляски и оглушительными криками заставляет лошадь все время идти галопом. С обеих сторон взлетают клубы пыли. Прохожие испуганно шарахаются.
На полном скаку бирманец спрыгивает на землю, стремительно и легко несется рядом с экипажем, подбирает на бегу несколько камней, снова ловко взлетает на свою подножку и, держась одной рукой за спинку тележки, подгоняет лошадь меткими бросками.
Шаутер, успевший за тридцать лет привыкнуть к такому способу передвижения, устраивается поудобнее, насколько это вообще возможно на жестком сиденье и при езде по ухабистой дороге, вынимает обкусанную трубку, набивает ее и сжимает роговой мундштук своими длинными желтыми зубами. Наконец снимает огромную соломенную шляпу, по которой его издали узнают плантаторы и туземцы во всей провинции. Жаркие лучи заходящего солнца падают ему на лицо. Он вытирает платком лоб, и при воспоминании о кратком визите к губернатору в его глазах появляется задумчивое выражение.
Через два часа он уже на чайной плантации Бенджамена Робертса. Лошадь вся в мыле. Бирманец сразу начинает насухо вытирать ее.
Перед домом стоит несколько экипажей. Группа кучеров, присев на корточки, жует бетель.
Шаутер слезает с сиденья, велит бирманцу ждать и направляется к зданию. На крытой веранде расположилась веселая компания. Хозяин — широкоплечий, массивный мужчина, которому явно тесен его фрак, — первым замечает нового гостя, быстро встает и идет ему навстречу.
— Хэлло, Робертс! — приветствует его Шаутер. — Я не опоздал к столу?
— Одного тебя ждем, — смеется Робертс.
Шаутер подозрительно прислушивается к звонкому многоголосому смеху, доносящемуся из открытых дверей дома.
— Дамы?
— Паркер и ван Ромелаар приехали с женами, моя старуха немного развлекает их, — говорит Робертс и добавляет, улыбаясь:
— Они сидят в комнате и не помешают нам. Обойдутся и без твоих любезностей.
— Да, этого мне только недоставало — любезничать с ними!
— Что случилось?
Шаутер удерживает приятеля, уже повернувшегося к веранде, и восклицает:
— Да я готов лопнуть со злости!
И продолжает ожесточенно:
— Наш губернатор-то! Ведь и он против нас! Сегодня я его наконец раскусил!
— Да что такое? В чем дело? — удивляется Робертс.
Не получив ответа, он добродушно посмеивается, кивая на странный костюм Шаутера.
— Это на тебя похоже — заявиться к губернатору в таком виде.
Шаутер делает пренебрежительный жест.
— Что же, прикажешь втискиваться в такой же черный мешок, как у тебя? Да ты лучше послушай, ведь дело-то нас всех касается…
Но тут раздается голос одного из сидящих на веранде мужчин.
— Эй, Робертс, Шаутер! Что вы там застряли?
— Расскажешь наверху, — говорит Робертс. — Послушаем уж все вместе.
На веранде Шаутера встречают приветственными возгласами. Мужчины, согласно обычаю явившиеся все как один во фраках, пожимают ему руку — ван Ромелаар, седобородый тучный голландец, оставшийся в этих краях после того, как они перешли в собственность британской короны, Гопкинс и Паркер, плантации которых граничат с землями Робертса, и Браун, самый молодой из них, всего два года назад приехавший из Англии, стройный шатен и весельчак, у которого все время сверкают в глазах искорки смеха.
Мужская компания рассаживается. Шаутер берет со столика, стоящего у самого края веранды, большую коробку и достает оттуда бразильскую сигару. Робертс говорит: