— Нет еще. Сначала пришлось отвезти почти всех надсмотрщиков в сингапурский госпиталь. Некоторые из них в тяжелом состоянии. Сейчас хотят дождаться их показаний. Начальник округа, как будто двоюродный брат Джонсона, на прошлой неделе направил на плантацию ирландца с его солдатами. Правда, спасти им уж мало что удалось.
— Рабочие, наверно, все разбежались кто куда?
— И прихватили с собой все, что им приглянулось. Погонщики тоже исчезли вместе со своими быками. По-моему, единственное, что уцелело, — это катер. Начальник округа пока что конфисковал его.
Несколько минут Робертс сидит с отсутствующим взглядом.
— Никак у меня не идет из головы эта история с избитым индийцем, — произносит он наконец.
И вдруг обращается к Шаутеру:
— К тебе ведь прибежал кто-то тогда ночью?
— Кто? Когда?
— Какой-то индиец. Мы с Ромелааром как раз сидели у тебя.
Шаутер скрипит зубами, но не отвечает ни слова. Немного погодя Роберте замечает:
— Похоже, что Даллье теперь крышка.
— Говорят, у него есть брат где-то на Суматре — тоже дурак, помешавшийся на каучуке!
— У голландцев?
— Да, в комитете говорили о нем. Кстати, Союз плантаторов собирается закупить в Сингапурском ботаническом саду все семена каучукового дерева и…
Шаутер делает движение, словно выбрасывает что-то.
— Жаль добра, — говорит Робертс.
— Да ты в своем уме?
— Нет, я просто подумал… Сперва затратили столько денег и трудов…
— А кто их просил — мы, что ли?
Робертс качает головой.
— Это я так, к слову пришлось.
И, помолчав, продолжает:
— Пусть себе возится со своим каучуком на Суматре! Лишь бы здесь его не было!
— Ты только одного не забывай, Бен, — неожиданно говорит Шаутер, — Суматра тоже недурной уголок, и наш брат английский плантатор туда еще доберется!
Малайцы называют этот остров Андалас. Его площадь — четыреста пятьдесят тысяч квадратных километров. В конце XIII века на нем побывал Марко Поло; тогда здесь было восемь крупных государств, в которых господствовал ислам. Название «Суматра» впервые встречается в записях монаха-минорита Одериха из Порденона, путешествовавшего в 1330 году.
Когда двести семьдесят лет спустя голландцы под командованием Корнелия Хаутмана высадились на острове, его территория делилась уже только на три зоны: южную, называвшуюся Батангарией, среднюю — государство Манангкабау и северную — Тана-Батта. Голландцы сначала заняли западное побережье и выстроили там многочисленные торговые фактории, крупнейшая из которых выросла в колонию Паданг.
В течение двух столетий голландские фирмы, объединенные в 1602 году Иоганном ван Ольденбарневельде в Нидерландскую Ост-Индскую компанию, грабили страну и ее жителей. Долгие годы компания была крупнейшим, экономически наиболее мощным и самым четко организованным колониальным торговым предприятием во всем мире. Она создала разветвленный военный и дипломатический аппарат. Неустанно приумножала свое богатство, заключая договоры и развязывая войны, сумела добиться охраняемой законом монополии на торговлю в Ост-Индском архипелаге. Заставляла туземцев выращивать определенные культуры и использовала свою монополию в качестве средства безраздельного господства на островах.
В конце XVIII века вследствие постепенной деградации, вызванной войнами, финансовыми трудностями и коррупцией среди чиновников, компания потерпела крах. Нидерланды взяли колонию в свое владение и разделили Суматру на административные районы.
Некоторые из старинных факторий на западном побережье превратились в большие богатые торговые центры.
Возникли города и в глубине острова. Но голландское государство, пришедшее на смену Ост-Индской компании, преследовало те же цели. Молодому Нидерландскому королевству требовались деньги, и дать их надлежало колонии!
Печальной памяти «система принудительных культур», введенная в Нидерландской Индии генералом ван ден Бошем в 1830 году, возвела в закон те самые методы, которыми прежде пользовалась компания: вместо взимавшегося раньше поземельного налога малайские крестьяне должны были уступить государству пятую часть своей земли и в течение определенного числа дней в году обрабатывать ее для государства. Однако наряду с этим был вновь введен поземельный налог. Принудительные культуры вскоре уже заняли гораздо больше пятой доли участка. Подневольный труд стал отнимать у крестьян столько времени, что они уже едва успевали обрабатывать свое собственное поле. Дошло до того, что половина местного населения занималась исключительно возделыванием принудительных культур.
Каковы же были последствия?
Хинная кора, перец, капок, пальмовое масло и олово нескончаемым потоком потекли в порты, заполняли трюмы судов и принесли Нидерландам богатство и могущество. А в это время на Суматре приходили в запустение рисовые поля туземцев. Начался голод. Погибли десятки тысяч людей. По всей колонии вспыхнуло пламя восстаний.
В конце концов власти были вынуждены отказаться от своей системы принудительных культур и начали сдавать огромные участки в аренду частным предпринимателям. Так на Суматре начался третий период закабаления.
Частные предприниматели заняли изобилующее бухтами западное побережье острова. Они заложили свои плантации в черноземных долинах. Перебрались через горы и разбили новые плантации на склонах, удобренных вулканическим пеплом. Проникли в глубь острова, двигаясь вдоль рек, пробились сквозь джунгли, расчистили леса, проложили дороги, а под конец заняли и восточное побережье. Здесь впадают в Малаккский пролив реки, берущие начало в тропическом лесу. Здесь предприниматели устроили свои каучуковые плантации.
16
Сильными ударами весла Пандаб проводит лодку через беснующийся прибой и направляет ее в устье реки, открывшееся, словно разинутая пасть, в стене джунглей.
Он подавляет усталость, чтобы до наступления темноты успеть как можно дальше проникнуть в глубь этого острова, о котором в его сердце сохранились такие тяжелые воспоминания.
Посла бегства с плантации Джонсона он долго шел от кампонга к кампонгу, по долинам, горам, полям и все время вдоль большой дороги, пока не добрался до южного побережья.
По пути он собирал подаяние. Входил в хижины малайских крестьян. Прятал одну медную монету за другой в своей набедренной повязке.
На берегу он купил у рыбака лодку, четыре мешочка риса и мешочек с лепешками.
И двинулся в путь! Опять по морю, опять сквозь ветер, и дождь, и просоленный воздух, и солнечную жару, и ночной холод! Снова слипающиеся веки, затекшая спина, ноющие руки, работающие почти без передышки, пересохший от жажды рот и разливающаяся по телу слабость.
Ночью он держал курс на красноватое зарево вулканов, которые далеко впереди на огромном острове выбрасывали в небо огонь и черный дым.
Днем продолжал грести в том же направлении.
Всплеск, брызги разлетающейся воды! Возле самой лодки от берега к середине реки протягивается светлая борозда.
Подняв голову, Пандаб вглядывается в зеленые откосы с торчащими из них корнями деревьев и камнями. Вслушивается в тишину, нарушаемую лишь тонким писком полчищ комаров. Вдыхает полной грудью.
Добрался все-таки. Вот он, остров!
Далеко за лесами солнце тонет в море, когда Пандаб достигает деревни, построенной на сваях прямо в воде. У входов в грязные, убогие хижины сидит несколько человек. Они только качают головами, когда Пандаб говорит, что ищет плантацию с каучуковыми деревьями; она должна быть где-то здесь, поблизости.
Ночь он проводит в одной из хижин. А рано утром, превозмогая усталость, садится в лодку и отправляется дальше.
За этот день ему попадаются по пути четыре свайных селения, но лишь в последнем из них Пандабу удается узнать все, что ему нужно.
Один из собравшихся вокруг него туземцев показывает вверх по реке. Речь его звучит невнятно и глухо, словно он глотает слова. Кое-что Пандаб понимает, об остальном догадывается: от реки будет ответвляться канал, по нему надо идти, пока не окажешься у широкого потока, а оттуда опять плыть по узкому каналу до третьей реки. Вдоль нее до самого моря разбиты плантации, на которых живут белые люди, а неподалеку ютится в хижинах великое множество темнокожих и желтых людей, работающих на посадках деревьев.