— Новые распоряжения кардинала.
— Не кардинал проводит эту операцию, господа.
— Кардинал, — произнес Тянучка, — никогда не вмешивается из-за мелочей. Но это стратегический вопрос. Кардинал требует, чтобы вы начали штурм немедленно.
Шах кивком указала на настенные часы.
— У них еще полчаса, и реликварии еще не прибыли.
— У них там одержимая и очень опасный артефакт. Если дать им час, они используют и то, и другое против вас. Третий отряд сдаваться не намерен. Наш путь свободен. — Леденец погладил ее стол с картами, проверил, не запачкались ли перчатки, и прислонился к столу. Оба экзорциста были в черных костюмах и белых рубашках. Если бы кто-то из бывших инструкторов Шах попросил ее описать худший из возможных камуфляжей для ночного боя, она бы привела в пример именно их наряд. — Начинайте.
— Я говорила с Менчу, — ответила Шах. — Как мне кажется, он в здравом уме. И рассказал мне весьма интересные вещи про ваш отряд — и про кардинала.
Уголки губ Леденца поползли вниз.
— И вы стали слушать? — спросил он вяло.
— Нет.
— Вот и хорошо, — откликнулся он. — Демоны умеют воздействовать на сознание. Люди начинают видеть не то, говорить не то. Не в то верить. Может, сам Менчу и не одержим, но демон оплел его своей ложью. Вот почему они опасны. Они сильны в вере, среди них монстр, но…
Леденец умолк, за него закончил Тянучка:
— По счастью, мы только что довели до ума новый безотказный инструмент. — Шах подумала: репетируют они, что ли, или так давно работают вместе, что каждый живет в двух головах — своей и партнера. Был и у нее такой партнер, а потом умер. Тянучка полез за пазуху, попросив у нее разрешения движением бровей. Она его не пристрелила, и он понял: значит, можно. Из внутреннего кармана пиджака он извлек черный металлический цилиндр с тремя иглами на одном конце и красным самоцветом на другом.
— Самый передовой детектор демонов. Поаккуратнее с ним.
Весила эта штуковина больше, чем Шах ожидала. Она поднесла камень к свету.
— Прижимаешь ко лбу подозреваемой, — продолжал Тянучка. — Если кристалл вспыхивает — значит, она одержима. Тогда нужно ее ликвидировать как можно оперативнее. Если не вспыхивает — все в порядке. Заряд одноразовый, так что не проверяйте. Внутри фаланга святого, а у нас их не так уж и много в запасе.
— Подтвержденных достаточно, — возразил Леденец. — В смысле, вообще-то костяшек прорва, но подлинных не так уж много. Медленно мы клепаем новых святых, нельзя старыми разбрасываться.
Шах нахмурилась.
— А почему я раньше об этом не слышала? Нам бы в поле очень пригодилось.
— Самый передовой прибор, как я уже сказал. — Вот только, сообразила она, это говорил не Леденец. — Экспериментальная технология. Пока — только приближение к серийной модели. У нас тут важное дело, капрал. Мы со своей стороны готовы ко всему. Исполняйте свой долг.
Шах выругалась бы, если бы считала, что это может что-то изменить. Мужчины ждали, им не пришло в головы хотя бы изобразить нетерпение. Видимо, привыкли ждать.
Шах покинула пост.
— Начинаем раньше, — сообщила она своему адъютанту, а потом и бойцам, все еще проверяющим экипировку. — Штурмовая группа заходит по пять человек. Готовьтесь, ребята.
Даже когда у Шах все шло по графику, в последние минуты все равно начиналась суматоха — тем более сейчас, когда всем пришлось ускориться. Немудрено, что в мелькании бойцов и клацаньи оружия она пропустила краткий диалог Леденца и Тянучки, которых оставили одних на командном пункте.
— Фаланга святого. Ну надо же.
— Мне показалось, это звучит внушительнее, чем батарейка и светодиод.
— Удивительно, какие штуки можно сделать по дешевке в наше время.
— 3D-принтеры — замечательные устройства.
— Нужно взять этот фокус на вооружение.
— А то. У него большое будущее.
***
Сориентируемся.
Огромный немигающий глаз с миллиардом зрачков — смотреть в него больно — пронзает душу и скальпелем хирурга врезается в тело, пока ты не почувствуешь себя нагой и досконально изученной, пока не сломаешься, не заплачешь, не выдашь, громко крича, все свои позорные тайны, потому что проще самой рассказать о них во всеуслышание, чем ждать, когда глаз вытянет их из тебя, — можно еще назвать его солнцем, или кожей, подернутой закатной рябью, бесцветной и упругой, и имя этой коже — небо. Да уж, так смешно — обхохочешься, анекдот в тошнотворно-дурном вкусе, потому что все это совсем не хочется называть небом и солнцем, а хочется сыпать проклятиями, орать, хочется плюнуть в этот глаз, запустить пальцы в его голубую склеру и рвать, и рвать, пока не вытечет вся жидкость; и вот, размышляя таким образом, натягивая привычные понятия «небо» и «солнце» на этот ужас, ты почему-то стоишь перед ним на коленях, впуская его в себя и подчиняясь — впрочем, есть ли у тебя выбор?