Сэл не знала, что сказать. «Как ужасно» прозвучало бы банально, но ничего лучшего не приходило ей в голову.
— Я много лет пытаюсь понять, была ли в этом моя вина. В годы гражданской войны я занимал видное место в церковной иерархии. Конфликт — плодородная почва для демонов, а я однозначно дал понять, что буду охранять от них обе стороны, изгоняя демонов туда, откуда они пришли, всякий раз, когда они осмелятся появиться в моем присутствии. Вот я и думал, что, возможно… Возможно, кто-то из представителей командования решил нарушить политику нейтралитета, устроить в моей деревне показательную бойню, чтобы все всё поняли.
— Вряд ли повстанцам нравилось, что ты помогаешь военным.
— Не нравилось. Но для них демоны представляли большую опасность, чем для правительственных сил. Впрочем, это неважно. В итоге я понял, что попытка взять на себя вину — этакое самовозвеличивание. Вряд ли я был настолько уж важен для той или иной стороны, чтобы так вот драматично меня уничтожить.
— Ты наверняка спас много жизней.
— От демонов — да. Только вот помешать людям убивать друг друга я не мог. А все шло к тому, что убийства продолжатся.
Они посидели молча, а потом Сэл произнесла:
— И что случилось вместо этого?
Менчу вздохнул.
— Я остановил бойню.
***
Отец Менчу собрался с духом — смерть казалась почти неизбежной. Он не был наивен и не думал, что облачение защитит его, когда начнется стрельба. На каждого из тех, кто постыдится стрелять в священника, приходится хотя бы один, убежденный, что официальный представитель церкви не должен уцелеть, чтобы некому было поведать миру о событиях в маленькой горной деревеньке.
У Менчу оставалась последняя надежда: неведомым образом убедить два вооруженных отряда, рвущихся истребить друг друга, пощадить по ходу дела горстку ни в чем не повинных штатских.
И тут его дернули за рукав.
Мальчуган по-прежнему стоял рядом. Только глаза его стали невыразительно белыми, кожа излучала неземное свечение, а волосы разметались, обдуваемые ветерком, хотя в воздухе не чувствовалось ни дуновения. Менчу в жизни не видел ничего более прекрасного.
— Что ты такое? — вопросил Менчу.
— Если ты попытаешься с ними заговорить, тебя убьют.
— Может, и не убьют, — возразил он, а потом повторил: — Что ты такое?
— Ты знаешь, что я такое.
Он знал. Или надеялся, что знает. Менчу сделал шаг назад — по-прежнему с опаской, но, впервые за эту ночь, и с надеждой тоже.
— Ты можешь это остановить?
Мальчуган кивнул.
— Почему же ты медлишь?
— Ты должен попросить.
Нечто в душе Менчу, некий глубинный инстинкт, подсказывало: откажись. Предупреждало: эта ловушка для тебя, спастись из нее можно, лишь отказавшись. Но слишком заманчива была надежда. Надежда, что в эту ночь никто не умрет, в том числе и он сам.
И Менчу попросил.
Помоги ему Боже. Он попросил.
***
— И?
Менчу поднял глаза от стиснутых рук и понял, что уже несколько минут смотрит на них и молчит.
— Я попросил… Этого… Спасти жителей деревни от военных и от повстанцев.
— И?
— Он спас.
***
Казалось, что обе вооруженные группы одновременно обуяло безумие. Военные будто бы обрели способность видеть повстанцев везде, где бы те ни прятались, и без единого промаха стрелять в переулки. Повстанцы открыли ответный огонь. Воздух заполнили крики и грохот выстрелов.
Менчу инстинктивно упал поверх странного мальчугана, заслонив его тельце своим телом, накрыв голову руками, надеясь остаться незамеченным и не попасть под перекрестный огонь. Подняться он рискнул, лишь только после того, как на площади наступила тишина.
Все здания были изрешечены пулями, и в тусклом свете уличных фонарей по мощеной мостовой струилась кровь. При этом никто из жителей деревни не пострадал. Менчу в смятении посмотрел на мальчугана. Внешность его по-прежнему оставалась неземной. Но потом он улыбнулся, и кровь застыла у Менчу в жилах. То не была улыбка знакомого ему мальчишки, она вообще не могла принадлежать ни одному земному ребенку. Она была… неправильной.
— Почему ты улыбаешься? — спросил Менчу.
Значит, вот как Господь творит свои чудеса?
Улыбка сделалась еще шире.
— Потому что сейчас будет весело.
Менчу простоял на месте до утра. Он не в силах был пошевелиться, заговорить, вмешаться, пока демон, вселившийся в тело мальчика, мучил и истреблял всех жителей деревни до последнего — там же, на площади перед церковью. На рассвете демон повернулся к Менчу и перерезал горло тому, в ком обитал.