Резак прошелся вдоль стены, ведя за собой лошадь. Сел в седло, подтянул ноги и встал. До верха стены можно дотянуться рукой. Он залез на ограду. Во дворе трупы. Дюжина или больше, чернокожие, по большей части голые, лежат тут и там на белом плотном грунте. Резак прищурил глаза. Тела выглядели… кипящими, пенящимися, оплывающими. Дергались. Он отвел взгляд. Двери купольного храма распахнуты. Справа имелся загон, окружающий длинное недостроенное строение из глиняных кирпичей, высотой в две трети стены. Корыта со штукатуркой и брошенные инструменты показывали, что оно останется недостроенным еще очень долго. Падальщики облепили крыши, но ни один не пытался пировать на трупах.
Резак соскользнул во двор. Прошел к воротам, поднял засов и открыл тяжелую дверь.
Серожаб ожидал снаружи. — Огорченно и недовольно. Так много гадостей в этом разрушенном месте. Отвращение. Мой аппетит. — Он вошел внутрь и неохотно приблизился к телу. — Ах! Они кишат! Черви, повсюду черви. Плоть поганая, поганая даже для Серожаба. Мерзость. Давай уйдем из этого места!
Резак приметил колодец в углу между храмом и пристройкой. Вернулся к спутникам, ожидавшим снаружи: — Давайте бурдюки. Геборик, не сможете проверить помещение, поискать еду?
Геборик улыбнулся: — Скот отсюда не выпустили. Прошли дни. Жара убила всех. Дюжину коз, двух мулов.
— Просто еду.
Дестриант пошагал к зданию.
Сциллара слезла с лошади, взяла водяной мех у Фелисин и подошла к Резаку. — Вот. Мой тоже.
Он поглядел ей в глаза. — Интересно, не предупреждение ли это.
Она чуть вздернула брови: — Мы такие важные птицы, Резак?
— Ну, я не имел в виду именно нас. То есть — не следует ли нам принять это за знак.
— Мертвых жрецов?
— Ничего хорошего не выходит из поклонения.
Она загадочно улыбнулась и протянула бурдюки.
Резак мысленно ругнулся. Разговоры с этой женщиной не приносили пользы. Такое мог бы сказать и дурачок. Насмешка во взоре, уста, готовые расплыться в улыбке при первом его слове. Не говоря больше ни слова, парень взял кожаные сосуды и пошел к колодцу.
* * *Сциллара проследила за ним взглядом и повернулась к слезающей с коня Фелисин. — Нам нужна вода.
Юная женщина кивнула: — Знаю. — Она дернула за порядком отросшие волосы. — Мне все видятся те бандиты. Здесь новые мертвецы. А то кладбище, которое мы миновали вчера… целое поле костей. Кажется, мы вступили в кошмар и с каждым днем все глубже в нем увязаем. Жарко — а мне холодно, меня все сильнее знобит.
— Это от обезвоживания. — Сциллара достала трубку.
— Ты не выпускаешь ее изо рта целые дни.
— Держит жажду в рамках.
— Как это?
— Ну, я так себе внушаю.
Фелисин поглядела в сторону: — Мы только этим и заняты.
— Чем?
— Внушаем себе. Надеясь, что внушенное станет истиной.
Сциллара глубоко затянулась и резко выпустила дым. Проследила, как он развеивается по ветру.
— Ты кажешься такой здоровой. — Фелисин снова смотрела на нее. — А остальные сохнут.
— Но не Серожаб.
— Да уж.
— Он часто говорит с тобой?
Фелисин покачала головой: — Нечасто. Только когда я просыпаюсь от дурных снов. Тогда он поет мне.
— Поет?
— Да, на языке своего народа. Песни для детей. Сказал, что должен практиковаться…
Сциллара искоса глянула на собеседницу. — Неужели? А почему, сказал?
— Нет.
— Сколько тебе было, когда мать продала тебя?
— Не помню, — пожала плечами Фелисин.
Это могло быть ложью, но Сциллара предпочла не углубляться.
Фелисин приблизилась. — Ты будешь заботиться обо мне, Сциллара?
— Что?!
— Я чувствую, словно иду назад. Раньше я была… старше. Там, в Рараку. Теперь, каждый день, я будто бы становлюсь девочкой. Меньше, все меньше.
Сциллара с беспокойством ответила: — Мне никогда не удавалось заботиться о ближних.
— Думаю, такова была и Ша'ик. Она была… одержима…
— Она хорошо обходилась с тобой.
— Нет, это был Леомен. Даже Тоблакай. И Геборик, пока его Трейк не взял. Она обо мне не заботилась, вот почему Бидитал…
— Бидитал мертв. Лежит, и яйца забиты в тощую глотку.