Конечно, гораздо лучше было бы остаться вовсе незамеченным, чем думать о том, каким может оказаться ответ на этот вопрос. Поэтому, склонив голову, он шагал вперед и шепотом молился. Все тело буквально зудело под взглядами устремленных на него глаз — хотя, скорее всего, ему лишь мерещилось. «Паранойя», — подумал Оливер. Щеки у него разгорелись, ладони в карманах покрылись холодным потом.
Несмотря на холодный ветер, он вспотел. Горло сжималось, пульс участился. Облизывая губы, он глянул под ноги — и вдруг с удивлением обнаружил, что каблуки его ботинок уже не приминают мягкую траву, а ступают по мощенному булыжником тротуару. В глубине души мелькнула искра надежды, но он отсчитал еще двадцать шагов и лишь затем решился поднять голову.
Он оказался посреди улицы. Вдоль тротуаров стояли рядком ухоженные дома, в основном из бурого камня, с гранитными лестницами и высокими арочными окнами. Все вокруг напоминало Старую Европу, без конкретных указаний на ту или иную страну; впрочем, грубоватость каменной кладки домов и цветочные ящики под окнами наводили на мысль о Голландии. Цветы источали такой приятный аромат, что Оливер даже остановился.
По обе стороны улицы тянулись ряды уличных фонарей, уже потушенных. Солнце поднималось все выше, заливая ярким утренним светом левую сторону улицы, а правую оставляя в тени. Оливеру страстно хотелось выйти на свет, но приходилось держаться теневой стороны.
С улицы он видел лишь верхушки сторожевых башен, мимо которых только что прошел, но не окна. Оливер был напряжен, как струна. Он каждую секунду ожидал окрика или другого знака, означавшего, что его заметили. Но все было тихо.
В доме через дорогу открылась дверь. Он испугался, но сделал глубокий вдох и быстро зашагал дальше. В этот момент он был единственным пешеходом на улицах Перинфии.
Женщина вышла из дома на той стороне улицы — старая, горбатая, в черном траурном платье. У нее был длинный, крючковатый нос, а глаза казались крошечными белыми бусинами. Встретившись со старухой взглядом, Оливер вздрогнул. Противные глазки буравили его.
Ее губы скривились в некое подобие улыбки, и Оливер почувствовал, как у него пересохло в горле. Он не сомневался: сейчас она заговорит с ним, спросит, что он делает на этой улице, где стоят одни жилые дома. У него нет никаких причин прогуливаться здесь, если он не местный житель и не вор. Но старуха лишь с любопытством осмотрела его и заковыляла на север, к центру Перинфии.
Оливер замедлил шаг, чтобы не догонять ее.
Улица уткнулась в перекресток — не только двух улиц, но и двух стилей. На запад отходила узкая улочка, скорее, переулок, по обе стороны которого стояли два здания, похожие на пагоды. Между ними виднелся залитый утренним светом двор. Несколько десятков человек стояли на коленях, приветствуя восходящее солнце. Среди них были и женщины в белых узорчатых одеяниях. А еще (сердце Оливера учащенно забилось) — солдаты в тяжелых доспехах. Большинство собравшихся казались азиатами, но далеко не все. Среди них попадались такие, кого и вовсе нельзя было назвать людьми. Например, огромная ящерица со странной мохнатой мордой и крохотными крыльями. Оливер поначалу принял ее за статую, настолько неподвижно она сидела.
Но вот солнечные лучи упали на ящерицу, и она зашевелилась — правда, очень медленно.
Были там и другие существа — маленькие коренастые человечки. Они открывали рты, как заведенные, точно распевая какие-то утренние гимны. А еще — кошки. Великое множество кошек. Оливер во все глаза смотрел на них, позабыв даже о солдатах. И лишь потом подумал: интересно, солдаты здесь по службе или каким-то образом участвуют в некоем ритуале, невольным свидетелем которого он стал?
Его внимание привлек скрип приближавшейся телеги. Возница сидел на высоком облучке — уродливый человечек в зеленой войлочной шляпе. Повозку, показавшуюся Оливеру очень древней, тащила пара вороных коней. Впрочем, здесь все было древним, старинным. При утреннем свете стали лучше видны высокие здания на улицах, простиравшихся к северу и востоку от перекрестка. Часы на башне пробили семь, но Оливер не был уверен, что здешнее время, с его слишком длинными днями и ночами, полностью совпадает с обычным. Город, расстилавшийся перед ним, казался гобеленом, сотканным из разных стран и эпох. Немножко викторианской Европы, лоскуток древней Азии, вполне солидный кусочек Америки двадцатых — тридцатых годов.