Перескочив через Атлантический океан, новая тепловая наука зажгла воображение хитроумных американских врачей, охотников за микробами и инженеров. Доктор К. А. Нейман сделал попытку лечить парализованных сифилитиков электрической лихорадкой, известной под названием диатермии. Это лечение было опасно, было чрезвычайно мучительно, вызывало страшные ожоги. Надо быть действительно сумасшедшим, чтобы выдержать такое лечение. Тем не менее, его отдельные успехи быстро нашли себе подтверждение в опытах докторов Дж. К. Кинга и И. У. Кока из Мемфиса.
Действительно ли чистое тепло, искусственная лихорадка являлись разрешением загадки? И нельзя ли как-нибудь сделать ее безопаснее?
Физику Уиллису Уитни из лаборатории Дженэрал электрик компани в Шенектеди, штат Нью-Йорк, сообщили об интересном происшествии с двумя его инженерами. Они возились с коротковолновыми передатчиками, и неожиданно у этих двух работников поднялся жар; их стало лихорадить. Они совсем не прикасались к этим машинам, они только работали в поле действия коротковолновой электрической энергии. Уитни подал мысль охотнику за микробами Чарлзу Карпантеру и психиатру Лилэнд Гинзи испробовать эту лихорадку на своих больных, уложив их просто в поле действия коротковолновых передатчиков. Не спасет ли их эта процедура от угрожающего безумия? В Уилджине, штат Иллинойс, удалось вернуть разум нескольким сифилитикам путем прогревания их электрическими одеялами. В Рочестере, штат Нью-Йорк, талантливый физиолог Стэффорд Уоррен изобрел простую тепловую камеру, вызывавшую у паралитиков страшный искусственный жар с помощью батареи угольных ламп. Это давало, по-видимому, не худший эффект, чем дорогая и капризная радиоаппаратура.
Малярийное лечение имело за собой некоторые преимущества. Прежде всего это было дешево. Надо было просто впрыснуть больному под кожу или в вену несколько капель малярийной крови, затем внимательно следить за ним, когда он трясется в малярийном ознобе и малярийная лихорадка вытрясает из него убийственных спирохет. Кроме того, малярию можно было быстро вылечить хинином, если она начинала слишком расходиться. И все же в некоторых больницах это слишком сильное средство убивало десяток из каждой сотни больных, которых оно должно было спасти. Но у подлинных мастеров малярийного дела, таких, как старый Вагнер-Яурегг или наш американский доктор Поль О'Лири из клиники Мэйо, от малярии умирало не больше одного из сотни больных паралитиков.
К чему же тогда вся эта шумиха вокруг машинной лихорадки?
Для этого было немало веских оснований. Хорошей машинной лихорадкой можно постепенно повышать у человека температуру и поддерживать в нем этот жар дольше, нежели малярией. С помощью машинной лихорадки можно, по желанию, повышать и понижать температуру у больного. Одновременно с машинной лихорадкой можно использовать противосифилитические лекарства, чего нельзя сделать при малярии, потому что лекарства убивают тот самый жар, который вызван у больного малярией. Были тут и экономические соображения. Малярия укладывает человека в постель на несколько недель; она отрывает его от работы, если он еще кое-как цепляется за свою службу, на шесть недель, не меньше. А кроме всего прочего, у десяти процентов людей малярия вообще не прививается, и если вам не удалось вылечить больного первой прививкой малярии, то пиши пропало, потому что ко второй прививке он уже невосприимчив.
Искусственная лихорадка — совсем другое дело. Вы можете своей машиной греть и греть любого больного до тех пор, пока, наконец, авось да спасете его. Если только не сожжете и не убьете… Таковы были отчаянные доводы наших борцов за жизнь — небольшой кучки чудаков, работавших в атмосфере презрения и насмешек в начале тридцатых годов.
Существовала, однако, и более важная причина желать, чтобы наши борцы с сифилисом нашли лихорадку, которая была бы безопасной, быстрой, короткой и не связанной с большими неудобствами. Ведь малярийная лихорадка и первая машинная лихорадка применялись к людям, которые были уже больны прогрессивным параличом. Один только венский доктор Кирл, слишком рано умерший, решился применить малярийную лихорадку в промежутке между двумя курсами специфического лечения при ранней форме сифилиса. И этот новаторский опыт Кирла был встречен протестами и в Европе и в Америке. Но, как бы то ни было, все сходились на одном: сифилитическое безумие, прогрессивный паралич надо лечить до того, как он начался. Потому что грозная, издевательская тактика спиралеобразного микроба такова: после первых мерзких признаков его нападения он скрывается глубоко в организме своей жертвы. На протяжении ряда лет может не быть никаких внешних симптомов его присутствия. Разве только в эти годы ложного спокойствия у человека бывают боли, или отвратительные язвы, или какие-нибудь наросты на теле; только этим спирохета и дает о себе знать. В этом весь ужас и заключается. Притаившийся микроб почти ничем себя не проявляет. В эти годы скрытой болезни человека нельзя назвать вполне здоровым и крепким. Силы его медленно подтачиваются; он живет как неполноценное человеческое существо. И тем не менее у большинства этих людей, даже если они не лечились, на протяжении целой жизни может не быть видимых признаков присутствия микроба. А бывало и так, что после спячки в течение нескольких десятилетий микроб неожиданно пробуждался и разрушал сердце своей жертвы или посылал ее на сумасшествие и смерть. Ни в коем случае, конечно, это не относилось ко всем; только пять процентов людей, зараженных сифилисом, приходили к этому роковому концу. Была, правда, также научная проба, с помощью которой можно было выявить этих кандидатов на безумие до появления первых грозных признаков их обреченности.