Каждый хотел быть сборной СССР, которая, как мы считали была сильнейшей в мире, но всё решала физизическая сила. Этот лакомый кусок доставался Владику — он был самым старшим и мог дать по шее. Второй по желаемости командой являлась Канада. Её бесцеремонно забирал себе Васька. Приходила моя очередь и я выбирал Чехословакию. Павлику и Геле доставались Швеция и Финляндия. США никто не хотел, эта страна считалась вражеской и буржуйской — треногая телевышка над городом хорошо делала своё дело.
Понятное дело в нашем дворе проживали и другие мальчишки — толстый Амиран, начитанный Борис, не по возрасту серьёзный Резо, сын тёти Ламары — их квартира находилась прямо под нашей, на седьмом этаже. Тётя Ламара была терапевтом и всякий раз, когда я схватывал грипп, мама звала её: — «Ламарочка, у нашего температура, посмотрите его, я вас умоляю».
Мама говорила по русски, грузинским она владела очень слабо, а тётя Ламара, как раз очень плохо говорила по русски. Но они друг друга прекрасно понимали. Она улыбалась, брала стетоскоп и поднималась к нам. Стетоскоп был холодным и я взрагивал от его прикосновений к спине. Тётя Ламара просила чайную ложечку и заставив меня пошире раскрыть рот и подальше высунуть язык, засовывала обратную сторону ложечки в основание языка от чего меня тошнило. При этом она всё время требовала ещё шире разинуть пасть и подальше высунуть язык, мне казалось, что щёки разорвутся, а язык вывалится от страшного напряжения и я начинал орать от страха, так, что у меня ещё сильнее подскакивала температура.
В зависимости от степени стресса, в который меня загоняли, иногда требовалось принять таблетку анальгина (я считал, что дёшево отделался), а иногда сделать укол.
В втором случае, в руках тёти Ламары появлялась блестящая прямоугольная коробочка из нержавейки, из которой она извлекала шприц. Шприцы и иглы были тогда многразовыми и их требовалось кипяить в кастрюльке с водой. Тётя Ламара подбирала иглу, щелчком ногтя взбалтывала ампулу с лекарством и шиприц хищно всасывал в себя его содержимое.
Обстановка в доме становилась экстремальной, я отказывался улечься на живот, что являлось необходимым условием процедуры и требовалась грубая сила. Меня запутавшегося в простынях, за которые я держался, переворачивали, потерявшие терпение, родители, а я орал так, что было слышно в проезжавших по улице Нуцубидзе троллейбусах. Это дело требовало от меня напряжения и тётя Ламара не могла добиться необходимой для укола расслабленности мягкого места. Меня удерживало в искомом положеии папино колено так, что я не мог перевернуться на спину а тётя Ламара держа наготове шприц и похлопывала меня по ягодице, жалостливо приговаривая «датцхнарди, швило, ар геткинеба»[4].
Улучив момент, она, как оса, неуловимым коротким уколом вонзала иглу и молниеносно впрыскивала снадобье. Я успокаивался и немедленно переворачивался на живот, чтобы восстановить статус кво. При этом у меня была уже по настоящему высокая температура, гораздо выше той, с которой всё начиналось, но взрослые считали, что спасли мне жизнь и вполголоса, чтобы не мешать чудодейственному исцелению, вели разговоры.
Альтернативой уколу, когда взрослые считали, что я не смертельно болен и у меня есть некоторые шансы выкарабкаться, служили полтаблетки анальгина с амидопирином. Глотать таблетки я тогда не умел и приходилось их измельчать до состояния порошка и разбавлять водой. Полученный эликсир был настолько отвратительным на вкус — горьким и противным, что я даже не могу описать всю его тошнотворность. Мне («деточке» и «умничке») предлагали его выпить на раз-два, но я молча, с закрытым ротом (чтобы не дать им никакого шанса) мотал головой, как цирковая лошадь. Тогда на те же раз-два, меня скручивали, зажимали нос, чтобы я раскрыл рот и вливали туда лекарство. Родители входили в раж и кричали страшные вещи: «Держи его крепче! Зажимай нос! Зажимай получше, он ещё может им дышать! Вливай! Так! Так! Не сломай ему зубы, ложка то железная! Хорошо! Всё отпускай, он весь синий!».
Если меня вырывало, то всё повторялось. Это только пришпоривало температуру, но взрослые упрямо считали, что вытащили меня с того света. Я слышал их удовлетворённые фразы: «Ох вовремя лекарство дали!» или «Сейчас температура начнёт падать, нельзя было тянуть!».
ГЛАВА 4
В октябре в Тбилиси наступает прохлада.
Пора дождей ещё не пришла. Дни стоят пасмурные и сухие. Созревает хурма — её налитые вяжущей мякотью светло-оранжевые плоды, блестят на скинувших листву деревьях и томят грудь ностальгией по вишне с черешней, по так быстро пробежавшему лету.