Вдалеке показалось женщина с большой овчаркой. Увидев Белого и его сопровождение, она подозвала собаку и надела поводок.
Когда обе группы поравнялись, женщина, зная, видимо, норов своей собаки, ступила с асфальта в траву. Но овчарка, пропуская мимо себя шавку, вдруг зарычала и рванулась к ней. Женщина упала на колени, овчарка вцепилась в помесь "фикуса и примуса". Раздался рык, шавочий визг и женский крик:
— Рекс, фу, фу, Рекс!
Белый молча отступил, чтобы овчарка сгоряча не хватанула его за ноги, ребята бросились к месту происшествия, а кот… кот, вместо того, чтобы прыснуть в кусты или зашипеть, выгнул спину, выбрал момент и прыгнул на спину овчарки. Прыгнув, вцепился когтями в загривок, да, видать, так сильно, что та, домашняя все-таки псина, бросила шавку и завизжала… Хозяйка теперь смогла оттащить собаку от жертвы; овчарка, однако, сбросив с себя кота и глянув на противников, вставших рядом, только зарычала, подняв шерсть на загривке дыбом…
— Так, — сказал Белый, одним этим словом оценив обстановку, и бросил своим подопечным: — Пошли!
Все трое повернулись и двинулись прочь; женщина, таща упиравшуюся собаку, стала спускаться прямо по склону, подальше от дорожки.
— Смотри, Шах, смотри! — прошептал Жутик, показывая на шавку.
Даня посмотрел и увидел: с левого бока собаки свисает лоскут шкуры величиной с тетрадь, а шавка бежит как ни в чем ни бывало…
— Видишь? — спросил Кит.
— Вижу.
— А крови-то, обрати внимание, нет!
— Как нет? — Даню будто стукнули чем-то сверху.
— А ты глянь на асфальт.
На асфальте не было ни капли крови — только клочки шерсти.
Шах посмотрел вслед тройке; тут Белый оглянулся. Даня поразился его черным очкам — будто через них на него смотрела сама темнота.
— Кит, — повернулся он к Беляшу, — Кит, что это такое?
Лицо ученого друга было серьезным.
— Пока не знаю, — сказал он. — Пока не знаю, но, кажется, догадываюсь.
— Скажи, Кит! — взмолился Даня.
— Вывод еще не созрел, — был ответ, — дай мне время.
Кто-о-о?
У Коли Башлыкова (по прозвищу Шашлык) заболела мать: беда случилась с сердцем. Пришел врач и велел ей лежать дома и лечиться. Раз в день к ней приходила медсестра делать уколы. Но сердце все равно "схватывало", и Шашлыку приходилось бегать к телефонной будке, чтобы вызвать "скорую". Будка была одна на десяток домов. Раньше, до болезни матери, трубка с телефона обрывалась им и его дружками так же регулярно, как во всем районе. Сейчас же Шашлык хмуро предупредил своих, что за эту трубку оторвет голову любому, кто к ней притронется, и объяснил, почему.
Жители всех десяти домов не могли понять, отчего телефон цел уже третий день, и спрашивали друг у друга, в чем причина такого чуда, но никто причины не знал.
Однажды мать разбудила Колю (так звала его, кажется, одна она) в три часа ночи.
— Беги звонить, сердце опять проваливается! — Лицо у нее было серое, как мешковина.
Шашлык испугался цвета лица, накинул на плечи куртку и понесся к телефону.
Фонарь, висящий высоко над телефонной будкой, был разбит, скорее всего, кем-то из его компании, а может, и им самим.
Шашлык зажег спичку, схватился за трубку… за трубку, думал он, а ощутил под пальцами растянутую пружину и лохмотья проводов. Трубка была оборвана. Он выскочил из будки.
— Кто-о-о? — закричал он на всю огромную темноту, что раскинулась над городом.
— Кто-о-о-о-о?
Дома вокруг были темные, спящие; слабо светились только подъезды, да и то не все. Ни одного звука не услышал он в ответ на свой крик.
Другой телефон был за тридевять земель, да и там трубки могло не быть. Шашлык, потоптавшись возле будки, бросился домой.
У своего подъезда он увидел "скорую"! Три белых халата уже поднимались по лестнице. Шашлык обогнал их.
— Вы к кому? — спросил он. "Скорую" мог вызвать к себе кто-то из соседей.
Первым поднимался высокий мужчина с седыми, аккуратно подстриженными усами и смуглым лицом. Шашлык вспомнил, что, кажется, от него получил несколько дней назад десятку за брошенный в урну окурок. Так вот кто он такой! Врач! Да еще и чудик…
— К вам, — коротко ответил смуглый. — Вот эта квартира?
Шашлык, мало что понимая, открыл дверь, халаты вошли, врач, глянув налево и направо, направился в материну комнату. Мать — серое, как мешковина лицо, обострившийся нос — смогла только повернуть к вошедшему глаза. Седой и смуглый, только глянув на женщину, подсел на ее кровать и взялся на запястье. Потом протянул назад руку и что-то коротко сказал санитару, стоявшему в дверях. Тот вынул из сумки желтую коробочку, передал. На коробочке щелкнул рычажок и он оказался прижатым к груди женщины.