Странно измеряются «души» в деревне. Зато любовью к жизни, этим нивам и озерам, лугам и полям наши души самые богатые. И, проходя полем, с волнением вспоминаю я, как отец впервые этой весной поставил меня за плуг, как лемех мягко переворачивал пласты земли, словно листал страницы книги. И отец шагал со мною рядом.
Прикидываю с тропинки: «Которая же наша полоса в этом поле?»
Но чтобы узнать ее, нужно обязательно на край поля зайти. Там, на луговине, вырублена топориком навсегда памятная мета — три косые зарубки в виде повалившегося направо печатного «и». Так помечен наш пай. Наступит время, и выйдем мы с матерью на жатву с острыми зазубренными серпами, погоним каждый свою «козу» — узкий рядок, что захватываешь в один заход.
Спина устанет — мать лечебное средство подскажет:
— Прокатись вперевертышки от того места, где жать начал, до того, где кончил, — вот спина и перестанет болеть.
Покачусь я по колючей жниве, а мать выбирает на ладонь выбившиеся из колосьев потемневшие крупные зерна спорыньи, смеется. Ей на мои старания смотреть забавно, и хлеба радуют. На урожайной полосе и работать веселее. И на нашу долю после похода в Ярополческий бор не только с серпом походить достанется, но еще и сенокос захватим.
Три недели — такой срок выпросили мы у родных для лесного похода. И не терпится скорее в Ярополческом бору очутиться.
«Хоть бы Костя прибавил шагу!» — мысленно поторапливаю я старшего.
Но Костя идет по-прежнему ровно. Как посоветовала Надежда Григорьевна, так он и делает: и нам разбежаться шибко не дает, и себя попридерживает.
А солнышко веселое, озорное — вместе с ветерком растрепавшиеся волосы на голове перебирает, рассыпчатыми прядками в лицо закидывает. Молчу, если все молчат. Стараюсь степениться, сколько могу. А так и хочется толкнуть Леньку в бок да и припуститься по узенькой тропинке наперегонки, впереди всех. «Догоняйте!»
Но Косте боязно: еще пошлет обратно домой. Он такой: ни ругать, ни спорить не будет, только скажет негромко: «Нечего озоровать, не хочешь по-хорошему в лес идти, тогда в деревню отправляйся».
Нет уж, лучше потерпеть, пока отойдем подальше, а там видно будет.
Наш путь лежит до сторожки деда Савела. Стоит она на берегу лесного озера. Ленька Зинцов прошлым летом видел ее, только как пройти туда — не запомнил.
— За грибниками я пустился. Все лесом, лесом — так и дошли до самой сторожки, — объясняет он.
Ленька вообще счастливый. Он сам себе хозяин — куда надумал, туда и пошел: никто его не задерживает. Дома и старше, и моложе его еще шесть человек остаются. Тетка Елена — мать Леньки — на него рукой махнула: «Пусть сам как знает — не маленький. И без него заботы хватает».
Ленька широко пользуется этой неограниченной свободой: то в одиночку, то со взрослыми охотниками или рыболовами по разным местам бродит. Среди мальчишек он уже числится бывалым человеком, только жалко, что запоминать дорогу к дальним местам он и не старается.
— Пойду — найду! — уверяет он.
Хороший Ленька друг, а прихвастнуть любит. Подтрунить над приятелями — тоже. А главное — спорить с ним и не берись: не переспорит, так рассердится — без ссоры не обойтись.
А в нашем походе без общего совета да без дружбы никак нельзя. Потому и был у Надежды Григорьевны с Ленькой особый разговор. А нам троим посоветовала она не обижаться особенно по всякому пустяку, стараться заодно держаться, да так, чтобы и Ленька не козырился, был со всеми наравне.
— Тогда и явится настоящая дружба, — сказала она. Может быть, и явится, но начало получилось не совсем складно.
Когда мы высыпали гурьбой из ржаного поля на широкий луг, Ленька, сразу загоревшись, по-командирски махнул рукой:
— Прямо!
Действительно, вдали, прямо перед нами, темнела широкая гряда Ярополческого бора. Но поверни голову направо или налево, перед глазами снова «прямо» будет все тот же бор. Один он шумит на три области: Ивановскую, Горьковскую, Владимирскую. Надвигается на берега Клязьмы и ее притоки густой зеленой стеной, ведет лесного путника по течению воды на Оку и Волгу. И надо нам в этом необозримом зеленом море найти малую точку — сторожку деда Савела.
Мы останавливаемся и советуемся между собой, как быть дальше, какую избрать ближнюю и верную дорогу.
— Никуда не сворачивать!.. Двинули напрямую! — не унимается Ленька.
На его цыганистом смуглом лице проступает задорный румянец, завернувшиеся в крутые кольца вихры, небрежно отброшенные со лба, упрямо лезут на бескозырку, блестящие черные глаза так и стреляют горячей искоркой то по старшему, то по Ярополческому бору. Взыграло, видно, у Леньки ретивое.
В запальчивости небрежно двинул шершавым рукавом по подбородку, И из нижней губы, растрескавшейся от ветра и солнца, проступила капелька крови. Ленька зло прикусывает и полирует губу крепкими белыми зубами, которые любит пускать в дело и при ломке ивняка на корзины, и при отчаянной схватке с более сильным противником.
Он каждую минуту хочет чего-то нового, небывалого. Поход без приключений для него все равно, что студень без горчицы — ни слезы, ни радости. Где побывал несколько раз, туда его уже и не тянет. Обычная дорога или тропинка, по которой каждый ходит, тоже не интересна. И сейчас Леньке хочется пройти именно там, где никто не ходил.
— Первые новую дорогу проложим! — задевает Ленька наши слабые струнки. Кто же откажется первым быть!
Не встречая возражений, он с победным видом озирает нас.
— Тронулись!
Призыв Леньки, в котором дерзко звучит какая-то возбуждающая отвага и отчаянная решимость, и меня будоражит. Так и тянет шагнуть за пылким другом следом по избранному им нехоженому пути.
Неторопливый на слова и действия Павка терзает в руках былинку, ожидает спокойно, что скажет старший. А Костя Беленький, моргая светлыми ресницами, негромко замечает:
— Прямо только вороны летают. Вот если бы у нас крылья были, тогда другое дело. А теперь хорошо еще, если с тропинки не собьемся.
И потому, что сказал он это мягко, как-то мечтательно, мне вдруг будто жалко стало Костю и показалось всерьез обидным, что ни у него, ни у всех нас нет крыльев.
При спокойных словах старшего разгоревшийся Ленька, не встретив поддержки, тоже потух. И снова мы выстроились гуськом вслед за Костей на луговой тропинке. В траве ее след чуть заметен. Видно, не часто бывают на этой стежке прохожие.
Смотрите на след внимательно, — просительно предупреждает Костя, нащупывая глазами направление. — Не потерять бы его. Пошли потихоньку.
Мы все шагали и шагали лугом, пока тропинка не привела к болоту. Узкое оно, длинное. По самой середине крохотный ручеек бежит, а по краям осока растет — густая, высокая. И никакого мосточка через болотину не видно.
Стали обхода искать. Налево попробовали — там озеро начинается; справа, по кустам ольховника, — топь непролазная.
Что делать?
Место глухое и незнакомое. Немножко жутко. Далеко уже мы от своей деревни ушли. Верст десять, должно быть, шаг за шагом отмерили, не меньше. И без того от долгой Дороги первый пыл уже начинает заметно остывать, а тут еще новая помеха.
Стоим, раздумывая, как быть. Ленька Зинцов по болоту кочки рассматривает, пробует их ногой. Встал на одну.
Дрожит она под ногой, но держит. На другую, подальше переступил.
— Ленька, смотри сорвешься! — подает голос Павка Дудочкин.
А Зинцов будто только и ждал этого предупреждения.
— Не твоя забота!
На третью, на четвертую кочку перешагнул. Чем дальше, тем смелее. Вот уже до самого ручейка добрался, кричит:
— За мной шагайте! Здесь струйка в ниточку — разом перепрыгнем.
Не успел договорить — бултых в грязь, по самый пояс. Бескозырка, мелькнув лентами, на другую сторону ручейка перелетела. И сам Ленька ползком, на четвереньках, на другой берег перебирается, хлюпает руками и ногами, горбатым мешком за спиной осоку раздвигает.