Одно было жалко: что не ходил с нами, не испытывал всего этого Василий Петрович. Скучал, наверно, одиноко в дедушкиной сторожке.
И придумали мы на радостях «угостить» его самодеятельным концертом.
Есть у нас губная гармошка, у Павки Дудочкина крикливый манок в кармане. Боря свою тростниковую жалейку на три лада Косте Беленькому передал, для меня из лесного дягеля басовитую дудку сделал, а себе сорвал березовый листочек по дороге — поднес к губам:
— Начинаем!
И грянул на подходе к сторожке разноголосый духовой оркестр: «Выходи, Василий Петрович, любоваться новоявленными музыкантами!»
А посреди поляны, глядим, гривастый вихревой конек Пегашка на длинной привязи скачет. Заслышал нашу музыку— на дыбы поднимается: вот-вот на воздух взовьется.
Как для такого случая не постараться! Поднажали мы на свои дудки и свиристелки, на полную мощность грянули.
Взвился Пегашка. Веревка, на которой он был привязан, лопнула. Припустился перепуганный Пегашка вскачь от нашего оркестра.
— Что вы наделали! Убежит… Ловите скорее! — кричит Василий Петрович из окошка.
И, побросав свои инструменты, все «музыканты» кинулись вдогон за вихревым коньком.
Хорошо еще, что оборвавшаяся веревка коню бежать мешала, — под копыта попадала, а то не видать бы нам больше Пегашки как своих ушей.
После его поимки на большой концерт мы уже не отваживались, лишь тихонько попискивали на гармошке и на дудочках, собравшись возле сторожевого гнезда. И Пегашка, снова привязанный гулять на травке, постепенно привыкал к этим звукам.
Скоро мы про него и совсем позабыли. Заинтересовало другое: в ответ на тоненькие переливы Ленькиной гармошки из глубины леса долетел не то волчий, не то собачий заливистый вой.
Это не был голос Бурана. Собака Туманова была у нас на виду и ходила по пятам за своим хозяином.
Из глубины леса давал о себе знать какой-то другой зверь.
— Интересно, почему собаки воют, когда музыка играет? Поют они или сердятся? — рассуждал Костя Беленький.
— Поют, — коротко и резонно заявил Ленька Зинцов. — Люди под гармошку поют, и собаки привыкли.
— А почему в деревне их гонят от гармошки, палками бросают, а они отбегут и все равно воют? Какая тут песня! — высказал сомнение Павка Дудочкин.
— На задор поют, чтобы палками не бросали. Ты тоже, чуть затронь, на кулаки лезешь. Не верно, что ли?!
Павка спорить после этого перестал, но насчет собачьих песен с Зинцовым все-таки не согласился. А Костя Беленький сказал:
— Сердятся собаки или от удовольствия под музыку поют — нам все равно. А вот чья собака в лесу воет, если только это собака, и как она сюда попала, узнать интересно.
— Должно быть, Пищулина, объездчика, — высказывает мнение Боря.
— Так! — насмешливым девчоночьим голосом соглашается кто-то в ответ на догадку.
Костя Беленький с упреком смотрит на нас, пытаясь угадать, кто это мог сказать, и недовольно пожимает узкими плечами. Боря разглаживает ладошкой моховой купырь под ногами и делает вид, что ничего не слышал.
— Только дом Пищулина далеко, — прикидывает он в раздумье. — Отсюда, пожалуй, собаку не услышишь.
— Дурак! — на манер попугая звякает все тот же язвительный голос, и крепкая еловая шишка ударяет Борю в затылок.
— Это еще что такое?! — вскидывается на Леньку Костя Беленький, уверенный, что никто, кроме Зинцова, подобной выходки допустить не может да и не посмеет так вести себя с новым товарищем.
Но Ленька спокойно сидит как ни в чем не бывало. Он удивленно разводит руками: знать, мол, ничего не знаю!
— Ладно! Увидим! — И старший не прекращая разговора, начинает внимательно наблюдать за Ленькой.
— Чего ты еще хотел сказать, Боря? — участливо спрашивает он.
— Узнать бы у дедушки с инженером — может быть, какое-нибудь дело есть, — стараясь не замечать общей неловкости, говорит сын лесника.
— Так!
И Костя не успел заметить, дрогнули у Зинцова губы или не дрогнули, он или кто другой это дурачится.
Все совещаются о чем-то тихонько между собой, — засматривая в сторону сторожки, говорит Боря. — Разве пойти послушать?
— Дурак! — И новая шишка стучит сыну лесника в затылок.
— Нинка! — Боря быстро вскакивает и озирается по сторонам.
— Так!
— Королева! — во всю мочь кричит Ленька. — Вон она где!.. На сосну, ребята! — воинственно призывает он, указывая на склонившуюся из сторожевого гнезда девчонку — ту самую, что бросила когда-то Павке «пятак на синяк» и указала нам просеку к дедушкиной сторожке.
— Доставай ее!.. Снимай на землю! — подлетает Зинцов к веревке, свесившейся вдоль ствола дерева.
— Попробуй достань! — предупредительно и вызывающе дерзко отвечает девчонка.
Одной рукой она дергает веревку кверху, а другой, почти не целясь, мечет шишку и ставит чувствительную точку на голове Зинцова.
— А-ай, а-ай, какая я нехорошая! Бескозырку помяла! — сожалеет она, качая головой.
— Обходи кругом!.. Атакуй! — крутится под деревом Ленька.
Но «атака» принесла только новые вмятины на бескозырке и пятна на Ленькиной гимнастерке. Испытали, как звякают по голове еловые шишки, и другие «атакующие». А «осажденная» пообещала сучьями из сторожевого гнезда постучать по нашим спинам, если кто попытается к ней добраться.
— Понятно?!
— Ясно! — лучше других понимает Боря. — Зачем туда забралась?
— А я тут давно живу. За сказочниками наблюдаю, лодырям записки пишу — работать заставляю. Ну… и еще кое-что делаю.
— Ты записку в шалаш подсунула?! — кричит Ленька.
— Где лодырем тебя величают?.. Я!.. Собственноручно стенку распотрошила. Не заделали еще?..
— Ас мамой дома кто остался? — вспомнил Боря.
— С мамой?.. Она тебя дожидается. Знает, что ты послушненький — явишься. А у меня здесь дело есть.
— Какое дело?
— Настоящее. Только не вам его знать.
— А зачем шишками кидалась? — спрашивает Боря.
— Ты что, только опомнился?!. За глупости в затылок стукала.
Тонкими загорелыми руками она ухватывается за верхний сучок и клонит голову вниз.
— Слушай… Что это собака Пищулина воет, я сказала: «так». Правильно?
— Ну и что?
— Не торопи, и до шишек дело дойдет. А когда ты сказал, что ее отсюда не услышишь, я по-другому ответила. Помнишь как?.. Если забыл — могу повторить, — и она пощупала рукой заготовленные в сторожевом гнезде еловые шишки. — Это я напомнила, что собака не пень, по всему лесу может бегать. А Пищулин ее теперь и ночью и днем с цепи спускает. Это я точно знаю… Понятно?!
— Ну!..
— Не нукай, не на лошади едешь! Затвердил одно и то же… Про вторую шишку хочешь узнать? Она пристукнула, чтобы ты к деду с Василием Петровичем без зова не ходил. Непрошеный — не гость. Все ясно? — закончила Нинка, насмешливо глядя на брата.
— Ладно, слезай, — потирая кепку, согласился Боря. Тут же о землю стукнулись связанные стебельками трав кожаные полсапожки. За ними полетели выбившаяся из косы лента с узелками, желтый сачок для ловли бабочек, который мы видели еще на рыдване дяди Федора, когда ехали от ручья до Кокушкина.
— Точно, королева, — шепнул мне Ленька. Девчонка скользнула из сторожевого гнезда вниз по веревке и встала перед Борей, похожая на него как две капли воды, только плечи под серым платьицем острее — торчат уголками — да растрепанные волосы по плечам путаются.
Нина, оказывается, с утра успела обежать три поруби и две поляны. Наговорилась с лесным инженером, передала ему наловленных жуков и бабочек, получила какое-то «секретное и особо важное» задание и по просьбе Туманова взялась за его выполнение. Слова «по просьбе» она особо выделила, дала понять: «По просьбе сделаю, по приказу — никогда!»
Леньке понравилось, что «королева» сторожевое гнездо похвалила.
— Прочно сделано, — сказала она. — Теперь я в него каждый раз забираюсь, когда сюда прихожу. Меня не видно, а я все вижу.