В домике хотя тесно, зато уютно. Бабушка, заметно, даже соскучилась по этой тесноте: присела на лавку с таким вздохом, будто из дальнего путешествия, наконец, домой вернулась.
— Всю жизнь, — говорит, — вот так прожила. Никак не могу к просторным домам привыкнуть. У меня в хате все на виду, все рядышком. А в большом доме сидишь и думаешь: и рядом комната пустая, и на кухне никого нет, и в прихожей никого нет, и тесноты никакой не чувствуется, и под руками ничего не мешается. А свету в большие окна столько, что вся ты на виду, как девка на смотринах. От неудобства и повернуться не знаешь в какую сторону. Холодно даже становится от такого простора. В своей маленькой потеснее, да потеплее.
Никакой стесненности не замечали мы у бабки Васены и в комнате Василия Петровича, а теперь видим, что среди сухих цветов и трав чувствует она себя куда вольготнее. Серебряные волоски на бородавке будто ярче поблескивают.
Села в простенке между маленькими окнами, словно всегда тут и была, никуда не выходила. Пучки сухих цветов и трав, привязанные на ниточки, с потолка ей на голову свешиваются, шуршат по шерстяному полушалку. По стенам, по полкам тоже цветы и травы. Из них просвечивают желтые, огнистые, голубые, синие лепестки.
Корзину со свежими цветами бабка Васена у своих ног поставила. Разбирает их неторопливо, раскладывает по обе стороны от себя, на лавке.
Серый старый кот, заслышав хозяйку, мягко спрыгнул с печки, пристроился по правую руку старушки на брошенном фартуке. Свернулся, лежит себе спокойно, ни на кого внимания не обращает. Нехотя один глаз приоткроет, подрожит ленивым веком, поглядывая на цветы и травы, на незнакомых пришельцев, и опять жмурится блаженно.
Кому чего, а бабушке смирный старый кот да пахучие травы в маленькой избушке всего дороже.
— Зачем тебе, бабушка, так много трав нужно?
— Трав-то?.. А как же без них? Без трав и иродову сестру — лихоманку не прогонишь. А их сорок сестер, сорок бед несут. От всех надо оборониться. Кто травы разумеет, того все болезни слушаются.
— А то есть лекари, которые в воду глядят, — издалека наводит Костя Беленький разговор на стакан с водой, через который на сто верст кругом видно. В замысле держит: «Есть у бабки такой стакан или шутку разыграл над нами Туманов, когда про это диво говорил?».
А белоярская лекарка, не задумываясь, уверенно отвечает:
— В воду ведуны глядят. Гадать не гадают, а мороку в глаза пускают.
Вот как думает бабушка про гадателей. И нет у нее никакого волшебного стакана с водой, а лечит она цветами и травами. В свое лекарство крепко верит.
— Цветок, — говорит, — от земного сока растет. Ему солнышко свой жар придает. В цветах и травах земляная и огневая сила. Из цветов мудрый человек другого человека создает.
— А как же это, бабушка?
— Как говорю, вот так и есть.
— Почему же нет людей из цветов?
— Были. Зорянка была. Ее старик лесовик создал.
— А где эта Зорянка?
— Рассыпалась. Сама себя беречь позабыла — и рассыпалась.
— Как же это случилось?
— Так и случилось. Расскажу, коль хотите.
И бабка Васена с обычной разговорной речи переходит на сказочный, напевный лад.
— Сколько лет живет старик лесовик, того никто не знает и сосчитать не может. И сам он счет годам потерял. Весной, когда зеленеют цветы и травы, молодеет с ними и старик лесовик. Осенью, когда светлеет вода по озерам, а с деревьев сыплются листья, становится он старым и печальным. Бледнеет и слабеет от осенней грусти, и борода становится реденькой, и всего его насквозь будто воздухом просвечивает.
Невесело старику встречать осень. Нелегко одному проводить зиму, когда нет в лесу зеленого шума, не слышно птичьего голоса и нет поблизости живого человека. Даже ребятишки и те побегают летом за грибами да ягодами, посидят с удочками над лесными озерами и до новых теплых дней с ними прощаются.
Один, как перст, остается лесовик до весны. Сидит уныло в притихшем лесном дворце, пока снова не зашумят деревья свежей зеленью, пустятся в рост молодые травы, огласится лес песнями, смехом да ауканьем. Пьет лесовик целебные соки зеленой чащи, яснеют его глаза, уверенней становится поступь, набирается он новых сил.
И задумал мудрый старик вырастить девочку из цветов и трав, которая была бы ему постоянным утешением, никогда бы с ним не разлучалась, зеленой весной и печальной осенью была рядом.
Давно изучил он голоса зверей и птиц, умеет тихий шепот деревьев слушать, понимает речь цветов и трап, знает скрытые в них чудесные свойства.
Только каждый цветок распускается в положенный срок, другого цветка не дожидается. Вот и надо искать время, чтобы в полной силе взять один цветок, сохранить его до той поры, когда другие подоспеют.
Только и это не главное. Труднее соединить один цветок с другим, чтобы жили они и дышали вместе. Не по силе эта задача ленивому, не решить ее нетерпеливому, и для мудрого да упорного дело нелегкое.
Много лет прошло, много зим пролетело. Молодые состариться успели, пока собирал лесовик цветы и травы, сберегал их в ключевой живой воде.
И явился однажды лесовик в свой зеленый дворец с девушкой, по имени Зорянка. От зари взял старик для нее имя.
Стала жить у лесовика Зорянка за родную дочь: по сосновому бору вместе с ним гуляет, сама обед ему готовит, зеленый дворец прибирает, бережет лесное богатство. Вокруг девушки пчелы роями летают, золотым венком над головой сплетаются. Не нарадуется старик на свою Зорян-ку. Лишь одно горе— молчит девушка, не знает человечьих слов. Ни говорящие пески, ни соловьиные ручьи, куда ходил с ней лесовик, не дали человеческого голоса — молчит Зорянка. Расцветет, засмеется лицом навстречу утреннему солнышку, просияет вся, а сама молчит.
Так жила она и год и два. С полевыми цветами дружила, на солнечных полянах играла, слушала шепот камыша над тихим озером.
И минуло Зорянке восемнадцать лет.
Вот и увидал однажды девушку над берегом озера молодой рыбак. Рослик звали его в деревне.
Увидал ее Рослик и, забыв обо всем на свете, уронил сети в озеро — так красива была Зорянка.
Подогнал он лодку к берегу. Хочется Рослику завести разговор с Зорянкой. А она испугалась и убежала в лесной дворец. На другое утро раньше зари снова плавал Рослик по озеру и снова увидел на берегу Зорянку. Только хотел ей слово сказать — испугалась девушка и убежала. Скрылась она не в лесном дворце, а спряталась на лесной опушке и все смотрела между веток, как сидит на берегу и молчаливо вздыхает юноша. И было от этого Зорянке радостно и грустно, а почему — сама не знает.
Тихой и задумчивой была в этот вечер Зорянка. И заметил старик лесовик, как грустно она вздыхала, словно сказать что-то хотела. А девушка помнила, что так вздыхал над берегом Рослик.
На третий день она не убежала, когда лодка молодого рыбака причалила к берегу. Молча сидели на склоне Зорянка и Рослик и смотрели на озеро, где качалась вода, цвели кувшинки и шумел тростник. Горела, переливаясь под солнцем, приколотая к груди девушки янтарная булавка — драгоценный подарок старика лесовика, и было Зорянке тепло и приятно от этой тишины и света.
Так каждое утро стали встречаться они на берегу. Выходил к ним из бора старик лесовик. И научился Рослик узнавать его тихую поступь, понимать таинственный голос, улавливать неясные черты лица.
Смотрел старик на Зорянку, когда, молчаливая и сияющая, сидела она на берегу, и все ждал, все казалось ему, что вот-вот заговорит она.
Случилось это осенью. В тот день в первый и последний раз в своей жизни заговорила Зорянка.
Вот как это было.
Смотрела Зорянка на солнышко, и было от него в груди холодно, а от юноши согревало теплом.
— Скоро замерзнет озеро, негде будет нам встречаться, — сказал Рослик.
Она посмотрела на него печально васильковыми глазами. В каждом из них блестела, наливаясь слезами, искристая черная ягодка. Вздохнула тихо, и в этом вздохе будто услышал Рослик: «Грустно будет одной на берегу сидеть».