Утром следующего дня мы снова взялись за корзины, подались вслед за дедом в другую сторону. Незаметно дошли до поруби, где Фома Онучин семянку срезал. Сбегали посмотреть на то место.
По широкому пню крупными каплями густо проступали желтые, прозрачные и клейкие капельки. И так пустынно и голо было вокруг одинокого пня, что даже печально стало.
Вспомнили мы песню «На муромской дорожке», вспомнили недавний рассказ Василия Петровича о бедах Яропол-ческого бора, и так захотелось хоть чем-нибудь порадовать этот бор.
— Дедушка, а если сейчас молодые сосенки возле семянки посадить — не погибнут они?
— Весной и осенью деревья сажают, соколики, когда сок в них без движения. Тогда и повредишь немножко — не беда.
— А если аккуратно, чтобы совсем не повредить?
— Корни у них длинные, шире веточек разрастаются.
— А если выкопать их шире веточек? С землей перенести?
— С землей — беды не будет. Со своей землей неповрежденный кустик и летом на новом месте приживается.
Ждать нам некогда. А желание оставить о себе в бору хоть маленькую память — очень большое. Если сегодня не заняться посадкой, завтра уже будет некогда.
— Вечерком, на заходе солнца, — говорит нам дедушка, — когда попрохладнее станет.
И вернулись мы к вечеру на многопамятное место, к спиленной семянке, с лопатами, ведрами, носилками.
Дедушка показывает, какие сосенки среди молодой поросли можно брать, на новое место их переселять, а мы лопатами работаем.
И малюсенькую сосенку не легко выкопать, чтобы корней не затронуть. Она всего-то с лисий хвост над землей распушилась, а за почву крепко взялась.
На четырех лопатах вместе с землей поднимаем мы зеленые хвостики на носилки, вчетвером опускаем в ямы, заготовленные возле загубленной семянки. На каждую сосенку льем ведро воды, бегая за ней к лесному ручью. Чтобы в первые дни солнышко не опалило, осыпаем пушистые ветки свежей травой.
— А там трава высохнет, сама от ветерка по сторонам разлетится, — успокаивает дедушка нашу тревогу, что под травой сосенкам будет неудобно.
За вечер сорок сосенок мы перенесли и посадили. И дедушка доволен, что останется в этих деревьях долгая память о нашем лесном походе.
Он стирает клейкие капельки с широкого пня, застилает его поверху подсохшими моховыми купырями и задумчиво говорит:
— Когда приду, хорошо здесь посидеть будет. Погляжу на сосенки — будто снова со всеми с вами повстречаюсь.
Старикова яблоня
Пожелал дедушка на прощанье показать нам еще одно местечко.
Пошли мы за лесником ниже по ручью, из которого воду брали. И привел нас дед Савел к яблоне. Стоит она на небольшой круговине одинокая. По сторонам сумрачные ели вперемежку с соснами кверху тянутся, и в окружении боровых игольчатых деревьев — густая, кудрявая яблоня. Яблоки на ней уже румянцем занимаются. И не маленькие да горькие, как бывают обычно на диких яблонях, а крупные, на вкус сладкие, с кислинкой.
Под яблоней про ту же яблоню и последняя сказка была. Удивились мы, откуда такая яблоня в лесу могла появиться.
— Человек вырастил. Трудолюбивый и добрый человек, — сказал негромко дедушка.
И подумалось нам, что старый лесник знает того человека.
— Только по тому, что оставил он после себя, знаю. Человеческий срок известен, а после люди по делам о нем вспоминают.
От деда Савела и мы узнали историю яблони. Тихо и неторопливо он рассказывал:
— Жил в нашем лесу древний старик. Заботливый трудолюбивый был человек. И надумал он посадить в лес) садовую яблоню, чтобы память о себе детям и внукам оста вить. Взял он лопату и принялся за дело.
В это время проезжал мимо царь со свитой.
— Зачем, — говорит, — старик, сажаешь ты яблоню? Все равно тебе не придется яблок с нее попробовать. Поднял старик голову и отвечает царю:
— Кто сладкого одному себе желает, о том горько вспоминается. Не нами жизнь кончается. Не хочется уходить с земли, добра по себе не оставив. Посажу я кустик, вырастет из него яблоня. Будут мои дети и внуки яблоки собирать — и меня вспомянут.
— Когда на ней яблоки будут? — спрашивает царь.
— Кто делом занят, не заметит, как вырастут. «Скоро, значит», — подумал царь.
Жадный он был и завистливый. Решил присвоить старикову яблоню.
— Моя будет, — сказал он. И уехал. Вернулся царь через год, а яблок на деревце нет.
На следующий год снова приехал. А яблонька бурьяном зарастает.
На третий год за бурьяном ее и совсем не видно стало. Яблок и в помине нет.
— И не будет, видно, — решил царь. И оставил деревце.
Уехал он, про яблоньку и думать забыл. А старик перекопал, разрыхлил землю — зацвела по весне молодая яблонька розовым цветом. К осени плоды принесла крупные да сочные.
…Давно умер старик, а память о нем и поныне в яблоньке живет. Хорошая, добрая память…
Возвращались мы к сторожке молчаливые. Думал я о добром трудолюбивом старике, и представлялся он мне старым лесником — седобородым дедом Савелом.
Отзвуки уходящего бора
Заботливая хозяйка не просыпается раньше, чем мы поднялись в это утро.
Дедушка еще не показывался на крыльце сторожки, а шалаш уже загомонил негромко. Откинут брезентовый плащ над входом.
Первая мысль о сосенках: «Как-то они себя чувствуют?
Осторожно, чтобы не оступиться и не стукнуть невзначай, не звякнуть перевяслом (пусть дедушка думает, что мы спим), выносим из чулана порожние ведра.
Боря Королев бежит к себе в сторожку, чтобы ко времени успеть подогнать повозку. Мы спешим к месту, где вчера посадили сосенки. Нам уже нет нужды выверять свой путь просеками: направление известное. Сокращая расстояние, идем по прямой.
Лес шевельнулся, свежо прошелестел вершинами, будто признал нас и, как старых знакомых, приветствует с добрым утром. И «здравствуй» и «прощай» без слов отвечаем мы ему.
Рассаженные на поруби сосенки сегодня кажутся нам еще меньше, чем были вчера. Трава на ветках за ночь повяла, поблекла, но пушистые метелки сосенок проглядывают из нее такие же сочные, зеленые, с легким налетом голубизны. Какие же они хорошие!
Поливаем с вершины, чтобы влага освежила веточки, а потом дошла и до корней.
«Кто-то о вас завтра утром позаботится?» — думаю я.
На обратном пути прошли мимо сторожевого гнезда, сняли веревку, по которой на вершину сосны поднимались. Помечтали о том, что, если снова доведется побывать на сторожке у деда, обязательно устроим все лучше, чем сделали в этот раз, и Павка непрерменно железную втулку на подъемнике устроит.
Ленька Зинцов поднял и положил в карман две еловые шишки, которыми так недавно палила в нас из сторожевого гнезда «королева». И недавно и уже давно будто. И жалко, что не повторится больше такое «сражение».
Солнышко, выравниваясь с бором, лучит тепло. Дед Савел на крылечке перенизывает сушеные грибы с палочек на нитки.
— Что это вы сегодня так рано потревожились?
— Спать не хочется.
Возле шалаша неторопливо раскладываем по сумкам свои пожитки, освобождаем уютный домик под елью. Ленька задумчиво глядит за озеро, где темным пятном обозначилось место пожарища. Павка Дудочкин снимает дедушкин плащ у входа в шалаш, аккуратно складывает его, перегибая несколько раз, и так же неторопливо несет в дедушкину сторожку. Костя Беленький, сняв сосновый заслон с елового дупла, выбирает из него тетради.
Наше обжитое лесное жилище приобретает вид осиротелого дома.
— Приберем немножко, приведем в порядок, — предлагает Ленька. — Может быть, кому-нибудь еще и пригодится.
И мы заботливо, старательнее, чем в первый раз постель готовили, перетряхиваем и разравниваем сено, представляя себе, как зайдет сюда и отдохнет с дороги усталый путник или дедушка заглянет, присядет на краешек бывшей нашей постели и пожалеет, что некому рассказать сказку.