Тут и Гостинка на волю выбегает, родную Ясинку обнимает, спасителей своих дальше-дальше от гранитной темницы ведет. Сторонами ручьи звенят, впереди деревья шумят — овевают усталых путников.
За зеленым холмом темноликая ночь встречается, звездным пологом прикрывается, тихий мир на земле бережет.
Спать в коряжник волчица ушла, под туманом трава полегла: кто торопится — тому прилечь некогда.
В пятый ли закат, в десятый ли рассвет — послышался невдали протяжный голос. Доносится он из глухой земли, из пустой глубины — и тревожит сердце, и жалобит.
Приумолкли, замерли путники. И синичка на березе не звенит, и воробушек нахохлившись сидит, лишь сорока белобокая печали не знает — с куста на куст перелетает, с, крыла на крыло кувыркается. С высоты сосны затараторила:
— На земле кора. Под корой нора. Ступеньки крутые. Цепи литые. Дверь кованая.
Расчистил Иванушка сосновую кору — открылся просторный ход в подземелье. Вниз широкие ступени опускаются, все литыми цепями позавешены. За цепями стоит кованая дверь, у раствора сто чугунных сторожей.
Рубит Лехо тяжелые цепи, расчищает широкие ступени. На подмогу ему Иванушка из ореховой скорлупы быстрый ручей пускает. В подземелье вода разливается: кованые двери раскрываются, чугунные сторожа ко дну идут.
— Выбегай из подземелья поскорей, Проплывай над головами сторожей, — пролетает, замирает над волнами тревожный голос. По разливистой струе, по текучей воде к сестрам ласковая Добринка плывет, запоздалую Улыбинку громко зовет. Сидит девочка в верхней горенке, не доходит до нее голос матери. Маленькие кузнецы перед ней певучими молоточками бьют, серебряные струны куют, маленькие пряхи красивое платье прядут, подружки-игрушки зазывными песнями привораживают:
Только пестрая сорока увидала, как Улыбинка с подружками в дальние пещеры пробежала. Не дозваться ее, не догнать; не приветить ее, не обнять.
А темный лес сердитыми ветвями шелохнулся, высокими вершинами до земли пригнулся — возвращается к подземелью подземный царь. Перед ним вода расступилась, за ним кованые двери закрылись, чугунные сторожа во весь рост поднялись. Осталась веселая Улыбинка в подземной глубине.
И синица загрустила, не звенит, и воробушек нахохлившись сидит, лишь сорока белобокая трещит, не унывает — опечаленным надежду обещает:
К подземелью счастливый придет — за собой Улыбинку уведет. Удачливый придет— за руку уведет. Тепло впереди, светло впереди. На старой дороге завелись тревоги.
И в обратный путь поворачивает, пятерым дорогу указывает. Добрались до глубокого провала, где сто лет Кедрило неугасимый костер палил, день и ночь для себя обед варил. Лежит на дне ямы опрокинутым пустой котел, угасает большой костер — черные уголья серым пеплом подернулись.
Куда, голодный Кедрило, скрылся? В какой стороне запропастился? — громким голосом Лехо спрашивает.
Я под солнышком сижу, я на солнышко гляжу, — близко голос Кедрила слышится. — За большую сосну тебе спасибо. Я ногами в кору упирался, я руками за сучья держался — потихоньку из ямы выбрался.
Сам на рыжем корневище сидит, под ногами траву ворошит — красную бруснику в большой рот кладет. Живот у Кедрила совсем обмяк, и он сам на корневище еле держится.
— Поесть бы мне, — просит жалобно.
— В гости к среднему брату пойдем, там хороший обед заведем, — обещает Лехо.
Поднялся Кедрило, оживился, впереди других заторопился. Тоненькие ножки ходко идут, налегке опустелый живот несут. Там, где дом стоял, подогнулись, лутошками по сырой моховинке протянулись.
«Куда же братнин ночлег девался?» — озирается по сторонам удивленный Лехо.
А сорока белобокая с высоты сосны тараторит:
— На сухой бугор не дивись, на болотную трясину оборотись!
Там на зыбкой кочке простоволосая ведьма сидит, растрепанные космы ворошит. Рядом с ней синяя кикимора хихикает.
— Кого ищешь, того не увидишь, — говорит сердито серая ведьма.
— Сорок дней он в нашем доме жил, за столом нашим и ел, и пил, голосистые песни нам петь сулил. Наедался, напивался, на высокой постели валялся — свое слово держать позабыл. Тому хорошо не бывает, кто обещанное слово держать забывает.
Тут кикимора погромче захихикала, на нее ведьма затопала, зафыркала — так последние слова договаривает:
— В сорок первый без еды посидел — нашу болотную грушу съел, за нее нам продал свою голову. Из болота теперь ему не выбраться.
Кедрило на ведьму широкий рот разевает, а Ясинка голосистую песню запевает, в голос ей выводят Гостинка и Добринка.
По трясине из-за кочек, из-под елочек набежали тотчас ведьмы и кикиморы — никогда они таких ладных песен не слышали. И ногами притопывают, и глазами прихлопывают, и губами посинелыми подергивают.
— Коли долг за хвастливого платили, вот вам и наш возврат, — подняла набольшая среднего брата из болотной топи. С головы до ног он зеленой тиной опутан. — Во второй раз нашу грушу возьмет — никогда обратно не придет.
Сердитыми губами зашептала, растрепанными космами замотала — моментально болотное племя попряталось кто куда.
Без заботы на перепутье стоять — только время бездельно терять. Может, ждет где-то младшего старший брат. К нему Лехо с друзьями быстрым шагом спешит, а Кедрило проворно на болото бежит.
— Буду ждать вас здесь! Тут есть, что поесть! — кричит уходящим вдогонку.
А синичка далеко звенит. Воробей на зверей во весь рот кричит. Расторопная сорока веселую полянку увидала, путникам тропинку показала. Появились из леса все шестеро.
Растет на поляне нехоженая трава, лежат на кострище обугленные дрова, только нет нигде избушки на курьих ножках.
Меж деревьев мохнатые спины мелькают: лешаки от безделья в чехарду играют, выше леса с разбега подпрыгивают.
Бросил Лехо на землю тяжелый лук, свистнул громко лешачьим посвистом.
Приутихнул осторожно беспокойный гвалт. Лешаки в тревоге отряхиваются, на лешачий громкий посвист собираются. Побитый из леса пешком хромает, большой на малом верхом подъезжает.
— Где у вас, верховые и пешие, мохноногие лешие, старший брат мой упрятан? — строЛ спрашивает охотник. — Здесь садился он столовать, здесь остался он ночевать. Вам за гостя ответ держать.
Старый леший косматую бороду ворошит, так охотнику говорит:
— Сорок дней он в нашем доме жил, за столом нашим и ел, и пил, хорошие сказки рассказывать сулил. Наедался, напивался, на высокой постели валялся — свое слово держать позабыл. В сорок первый день без еды посидел — колдовское яблоко съел. Положил в залог свою голову. Тому хорошо не бывает, кто обещенное слово забывает. Зато нам на потеху достался.
Лехо крепкой рукой меч сжимает, привести к нему брата посылает.
Нагнул старый косматую голову, зашептал громко в седую бороду — появился из леса старший охотник. Рубашонка на нем рваная, шапчонка драная, весь в густых синяках и царапинах. Видно, крепко им лешие играли, по колючим сучьям катали. Выручать оробелого время приспело.
Белоголовый Иванушка в тесный круг идет, лешим сказку— диво дивное — ведет. Такие чудеса лесной паренек знает, что лешие слушают — от восторга тают. Пока слушали — вее растаяли, никакого следа не оставили.
Родные братья — родная кровь, но у каждого руки и думы свои. Старший младшему поклон земной кладет, с собой ласковую Добринку зовет. Средний брат земной поклон ему кладет, тихо Гостинку в отцовский край зовет. Только Лехо молчал перед Ясинкой, когда руки друг другу подали.
А по ельнику синица звенит, воробей друзей счастливых веселит. Белобокая сорока старается, одним разом за три свадьбы кувыркается.