«Не хватай — не тебе положено! — думаю. — Как теперь я могу уберечь, чего взять не сумел?»
Досадно мне на свою нерасторопность, и на Ленькину торопливость досадно. Обдумываю, как дело поправить. А думы в голове плохо держатся, в разные стороны разбегаются. Бестолково шарю рукой по утоптанному полу, будто ищу потерянное, которого здесь нет. Под пальцами шевелится-, позвякивает сдержанно и глухо широкий железный лист, плотно втоптанный в землю. Пытаюсь припомнить, видел ли его днем, откуда он мог появиться, — не могу ни понять, ни припомнить.
Странный заслон, появившийся загадочно нивесть откуда, и без моего прикосновения начинает подрагивать с тихим звоном, словно кто-то осторожный прячется под ним, легонько постукивает снизу проворным ногтем: тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Размеренное и негромкое постукивание из глубины заглушает другие звуки, обволакивает голубое сияние туманной пеленой. Серая густота заполняет землянку. А под черным листом желтый свет загорается, пробивается из глубины сквозь узкие щели.
— Т-ш-ш, — доносится снизу остерегающее предупреждение. — Черная, расступись! Железная, отворись! — строгим шепотом звучит заклинание.
И железный лист приподнимается. Снизу круглыми фонарями светят желтые, быстро вращающиеся глаза. Серая ушастая сова поднимается по маленьким ступенькам.
— Т-ш-ш, спать! Т-ш-ш, — щелкает она горбатым клювом, веет по землянке распущенным серым крылом.
— Ключ, ключ. Где ключ? — спрашивает, оборотившись в мою сторону. — Никогда я не думал, что совы так хорошо говорить умеют. Только никакого ключа у меня нет. Ничего не знаю я о ключе.
Оглядевшись, она спешит проворно к изголовью Леньки Зинцова, перебирает по мягкому полу маленькими птичьими шажками.
— Т-ш-ш, спать! — повела усыпительным крылом над кудрявой черной головой и достает клювом упрятанное под изголовьем блестящее. Второй раз я вижу его, и теперь уже не от Ясинки — от ушастой совы в свои руки получаю. Зажимаю крепко в холодной ладони горячий, переливающий разноцветными огнями, чудесный ключик с тремя зубчиками.
— Ты не боишься меня? — человечьим понятным голосом тихо спрашивает ночная гостья.
— А я, кажется, действительно, бояться ее позабыл, лишь сейчас об этом вспомнил.
— Нет, не боюсь, — отвечаю спокойно, удивляясь на самого себя.
— Ключ, ключ береги! — трясет нахохленной головой, предупреждает серая птица. — С ним пройдешь куда тебе хочется. Обувайся, одевайся проворнее!
А бахилы у меня до того старые и пегие, что и показывать их нет желания. Пиджачишка ватный тоже здорово расхудился.
Угадала сова, отчего я прихит и задумался. Тут же крыльями легонько хлопнула — показался на низкой лесенке маленький человек. Из расписной веселой коробочки он вынимает и кладет передо мной маленький бушлатик со светлыми пуговицами, как у Сергеея Зинцова, черные брюки клеш, полосатую тельняшку новенькую, широкий ремень с начищенной медной бляхой, тупоносые ботинки с черными шнурками. Что ни надену на себя — все в точности по росту приходится.
— Теперь за мной ступай, — подсказывает сова. Теми же маленькими шажками, как наверх поднималась, она книзу начинает по лесенке опускаться. Железная дверь над головами сама затворилась. Темно стало в подземелье. Только и заметно впереди, как желтые круги от совиных глаз расходятся. Тороплюсь, чтобы не отстать. Гадаю, высоко ли над нами трава растет, глубоко ли подземные пещеры скрываются. Никакого другого раздумья нет.
А сова чем дальше — осторожнее. Она слышит, как песок пищит, где вода сквозь камень пробивается.
— Куда мы идем? — не выдержал я молчаливого испытания.
— Т-ш-ш, — еле отозвалась сова, припадая головой к земле, перегораживая мне путь растопыренными крыльями.
Так стояли мы долго, не шевелясь, окутанные подземным мраком.
Крот просверлил впереди земляную стенку, прилег на край, вынюхивая тишину острой мордочкой. Успокоился, хрюкнул негромко и снова заработал широкими лапами, прокладывая в подземелье ходы и смотровые оконца.
— Зачем ненужное говорил? Зачем слепого крота потревожил? — упрекнула серая проводница, когда отошли далеко от опасного места. — Слепой крот зеленую змейку разбудит. Зеленая змейка… Т-ш-ш!
В подземелье пробился неяркий свет. За поворотом бурная река преградила нам дорогу. Волны катятся синие-синие, будто их старательно школьным карандашом нарисовали, белые барашки по крутым изгибам пустили. Берега подземной реки гладко выложены желтым мрамором. Тут и там растут изумительные, никогда раньше мною невиданные, с огромными лепестками цветы. Высокая упругая трава, раскачиваясь зелеными метелками, тонко позванивает в цветочные чашечки.
С другого берега пригибают красные листья к зеленой воде мягкие, гирляндами перевитые, диковинные деревья. Выпрямляясь, они снова уходят за реку, подпирая вершинами белое облако. Пестрые пичужки с маленькими крылышками летают над волнами, над лесом, звенят серебряными голосами. Так и хочется за ними погнаться.
— Т-ш-ш!.. Зеленая змейка! — торопливо шепнула сова. Желтые глаза ее сердито округлились, серые перья взъерошились, кривой клюв часто-часто защелкал.
И видно мне, как над мохнатым камнем, укрытым среди цветов, поднимается, трепещет раздвоенным языком пузырчатая голова, слышится тонкий змеиный посвист. В ответ на него раздается сердитое шипение. Тряхнулись, зашелестели потревоженные цветы и травы. Припадая к земле, извиваясь по синей воде, ползет, подплывает, подбирается к нам с разных сторон змеиная злая стая. И нет рядом защитного гибкого прутика, нет по берегу сыпучего песка, на котором змея спотыкается.
А ушастая сова на крыло поднимается, над травой быстрым летом стелется, клювом бьет в гадючьи головы.
— Гибкое, приклонись! Высокое, задержись! — гудит над водой совиное заклинание.
Высокое дерево послушно пригнулось над рекой, положило красные листья к моим ногам.
— Беги, не оглядывайся! — оберегает, торопит меня серая защитница.
И зеленая сторожевая змейка не дремлет на высоком камне. Быстрой пружинкой развернулась, мелькнула над цветами шипящей лентой, отрезая путь. На лету ударило ее совиное крыло, в жесткую траву с размаха опрокинуло.
— Беги быстрее!
Подо мной гнутся синие волны, кружатся над головой быстрокрылые птицы, под ногами мнется странное дерево, перевитое нарядными гирляндами. Змеи с берега пустились в погоню — плывут, нацелив стрелками землистые головы. А ушастая сова на безопасный берег меня выводит.
— Здесь подожди, — говорит она строго. — Единого слова не оборони. Малой веточки не сломи.
Взвилась над вершинами качающихся деревьев, перекувырнулась в воздухе три раза — подлетает к ней белый филин. Переговариваются торопливо и громко на своем, на птичьем, непонятном мне языке. Пропали с глаз.
А в красном лесу над синей рекой такие дива открываются, что от одного погляденья жарко становится. С калиновых кустов, где известная мне ягода растет, кисти сочного винограда низко свешиваются. С другой стороны спелые сливы покачиваются, сизым налетом по лиловому подернулись. Расписные орехи, переплетенные золотой соломкой, зеленые^ стручки с шоколадными ядрышками, малина рассыпчатая, наливистые яблоки и много всего другого, разного, от чего глаза разгораются, понавешано тут и там.
Под кустами густой папоротник зубчатые листья развернул. К каждому зубчику прозрачные леденцы приклеены, сладким маком посыпаны. В кудрявой траве сахарные грибы прячутся, шоколадными зонтиками прикрываются. От вкусного соблазна недавний наказ ушастой совы будто ветром из памяти выдуло. Хочется сахарный гриб, вприкуску с зонтиком, на зубу попробовать.
— Слепого крота припомни! — прозвучало над лесом, едва рука в траву потянулась.
— Голубую змейку не забывай! — повторился голос, когда, не удержавшись, нацелился я на расписной орех, перевитый золотыми соломками.