Выбрать главу

— Пильщик, не роняй нашу марку!

Работать на пару с Никифором Даниловичем было не так чтобы очень легко, но все-таки приятно. Роняя деревья, он так всем пластом их укладывал, что и без козел, поддерживаемые поленьями и перекладинами, они всегда на весу держались, пилу не зажимали.

И было у дедушки такое словцо, от которого и обмякшие руки сразу крепчали.

— Веселей! — крикнет неожиданно, когда тяжелое полено начнет клониться, готовое отскочить от длинной плахи. Тогда уже совсем не уследить, с какой быстротой пила мелькает, одно «тук-тук» беспрерывно в ушах раздается.

Любил дедушка, чтобы полено от плахи чистенькое, без малой защепины отлетало. Тонкие обломки на концах, которые у нас лычами называются, терпеть не мог. «Не пильщики, — скажет, — здесь работали. Пильщики такого сраму не допустят». И когда пила не успевала лыч отмахнуть, он всегда сердито лаптем его отбивал. И у меня интерес явился, чтобы без лыча полешки на землю пускать. И рубашка вдоль спины давно сырая, и в глазах серые кружочки мельтешат, а все стараюсь быстрее пилу руками подталкивать.

— В одну залогу без малого сажень накатали, — присаживаясь «прохолодиться» на ветру, прикинул дедушка на глаз дровяную россыпь. К погонным метрам, к непонятным кубометрам он привыкнуть никак не может и, затвердив накрепко сажени и аршины, прикидывает всю работу на старую мерку.

За переводчика у деда Сергей Зинцов. Так подсчитывает:

— Погонная сажень, это, примерно, три и семь десятых кубометра получится.

— По рублю без гривенника?

— Девяносто копеек за кубометр.

Дальнейшие подсчеты Никифор Данилович самостоятельно продолжает.

— Три по девяносто, это будет… это будет, — прикусывая и отпуская бороду, вслух решает он задачку на устный счет. — Это будет два семьдесят. А десятые как?

— Десятые всего шестьдесят три копейки стоят.

Денежные дела нас, младших, мало интересовали. Считай не считай, тебе в карман больше гривенника на семечки не перепадет.

— Три тридцать три, — распустив сдвинутые у переносья брови, вывел окончательный результат Никифор Данилович. И сам удивился:

— Три тройки сложились. Такой счет на редкость получается! Счастливое число!

Перед обедом дедушка святого креста с молитвой всевышнему на лоб себе не кладет, чертей и леших только в сказках признает, от сельского попа в сторону отворачивается, а в три тройки, как в добрый знак, верует.

— Примета хорошая, — говорит мне одобрительно. — Удачливым в работе будешь. И заработок для начала недурной!

— На троих поделить — все тройки поодиночке разлетятся, — улыбается Сергей Зинцов.

— Ничего не разлетятся. Три единички получится — опять тройка — не уступает дед, будто у него из рук пойманное счастье отобрать хотят. — Причисляй к своим кашеварским рупь одиннадцать, — говорит мне строгим тоном.

Степаны про «рупь одиннадцать» услыхали, тоже в чужой дележке живое участие приняли. Любят в голове деньгами шевелить. С малолетними любителями пилы да колуна у них простой разговор: «Помоги — и обратно беги». Удивляются на дедушкину щедрость, прикидывают:

— За девяносто копеек в городе килограмм хорошей колбасы можно купить — во как сыт будешь целый день! — отмеривает Степан Осипов ладонью на высоте подбородка. — Остальное на пряники.

— А что ему пряники! Пряниками маленьких ребятишек кормят, — не дает своего согласия на сладкое Степан Гуляев. Прищелкивая костистым пальцем над выпирающим острым кадыком, он предлагает употребить деньги на какие-то капли, о которых Осипов даже слышать не хочет, немедленно обращая внимание на сизый нос своего напарника.

— От живительных-то капелек вон какой звездой он у тебя засиял!

— Али шутки не понимаешь?!

— Дурная шутка. И не к месту, — завязывая Вовке до крови сшибленный палец, сказал Сергей Зинцов.

Не вникая в спор, которому моя первая сажень дров причиной, объясняю дедушке Дружкову, что у нас дома почитать нечего, надо бы какую-нибудь книжку купить.

— Почитай отца с матерью, — наставительно замечает дед. — А деньги понапрасну на ветер не бросай, за них спину ломать приходится. А рупь с копейками, я скажу, чтобы не брал — это по твоей доброй воле заработаны.

Добрый дедушка Дружков, и строгий тоже: от насмешки зашипит, не за свое дело берешься — предупредит. Из всех советов у него постоянный и главный: с правильной стези не сбивайся!

— А теперь отправляйся кашу варить, — напомнил он.

Веселым и богатым, бесконечно счастливым возвращался я к землянке памятной тропинкой. И ноющая боль в руках была приятной, и потная рубашка прохладой свежила спину, и красивые голицы, в которых лишь по ярмарке гулять, теперь нисколько меня не смущали.

Васек-Козонок

— Эй, барыня, в лес далеко не забивайся! По бережку гуляй. Сейчас мы с тобой будем рыбу ловить. Хочешь свеженькой рыбки с солью?

Голос — бас, спокойный, уверенный. С противоположного берега он доходит до слуха так отчетливо, будто разговаривающий стоит совсем близко от меня, вот за этой сосной.

Появлению безвестных на глухом безлюдье нельзя не подивиться, тем более в такую рань, когда и солнце вровень с лесом не успело подняться, и чашки-ложки после раннего завтрака у меня еще не убраны. К Лосьему озеру и ясным днем нелегко дорогу отыскать, а ночью, должно быть, сюда и вовсе не пробраться. Какая причина этих заставила в темноте след нащупывать?

Из-за тростника выгляну, к камышам ползком переберусь — с разных мест выслеживаю, стараясь обнаружить неизвестных. «Что это за люди? По какому делу они сюда заявились? От кого в густой чаще скрываются?»

Много разных вопросов у меня набирается, которые неотложного решения требуют.

Солнце, полосами пробиваясь на озере, выстилает его розоватым паркетом, подсвечивает переливчатыми бликами. Заросли гречишницы широкими мысами распластались по воде, отмечая мелководные извилины. Ищешь брода — правь шаги по зарослям гречишницы. Не пугайся, что в цепких стеблях непослушные ноги заплетаются, зато пробредешь— головы не окунешь, береженая ноша в твоих руках сухой останется.

Растревожил, насторожил меня басовитый разговор за озером: придумываю, примериваюсь, каким путем поудобнее к незнакомцам подобраться, разведать втихомолку, кто они и что они, какие недобрые мысли про себя таят.

Вода в озере не та, по которой летом плавают, но было дело — и в холодную окунаться доводилось. Самое главное — смелости набраться, штаны с ног стряхнуть. Без штанов на холоде долго мечтать не будешь, поневоле в воду заторопишься.

Выбираю под хранилище серую березу. Бац штаны сверху на самую глубину дупла!

Бесштанному над озером почему-то древние припоминаются. Даже картинка из одной книжки глазам представилась: под ветвистыми баобабами широкая вода расплеснулась, над ней маленький кончик тростниковой трубки торчит. Под светлой волной голый древний барахтается, с глубины в длинную тростинку дышит. Здорово древние хитрить умели!

Но по хитрому способу через Лосье пускаться у меня смелости не хватает: с тростниковой трубкой и утонуть недолго. Поэтому свой метод придумываю, тоже древним под стать, но все-таки надежнее. Надергав охапку прибрежного камыша, осторожненько веду ее впереди себя, приклоняя голову к самой воде. Попробуй-ка догадаться, что это не просто камыш плывет, а позади него еще и человек идет!

«Нет, голубчики, как ни хоронитесь под зеленым укрытием, а вам меня вовек не перехитрить!» — думаю об озерных потусторонних, легонько подталкивая плавучий камыш, и осторожно, чтобы вода не плескалась, не булькала, переступаю босыми ногами по илистому дну. Гречишница заплетается, путается под ногами, задерживая движение. Дрожу от холода, но от задуманного плана не отступаю — настойчивость вырабатываю.

— Эй, барыня, осторожно за кустом поворачивайся! — снова слышится примелькавшийся бас. — Червячницу под берегом в воду не опрокинь!