— А что за беда, — по-старому в шутку над малышом оборачивает разговор насмешливый Осипов. — Где не перешагнешь, там перепрыгнуть можно.
Гуляев ворочается неловко на шишковатой постели, подкашливает понимающе, подбадривает напарника. «Валяй, мол, и дальше в том же духе».
Мы с Ленькой еще не догадываемся, что к чему, а Васек неробко насмешливому Степану замечание делает:
— Срезать их надо!
— Пеньки-то срезать?
Осипов и животиком подтряхивает, и головой забавно крутит, будто очень смешное и несуразное услышал. Гуляев со стороны ехидно подхихикивает.
— Ему чурочки для бабки нужны. Печку растоплять понадобились.
— Чего, чего? — встряхнувшись, поднял голову придремнувший Никифор Данилович. Тихий Вовка испуганно таращит из-за его спины большие, навыкате, глаза.
— Вишь ты, какие штуки удумываешь. Слышь, вместо деревьев он пеньки на делянке приглаживать заставляет, — вместо Осипова Гуляев берется сбить парнишку с толку.
— Не все пеньки! Только те надо срезать, которые высокие, — не поддается Васек. — По ближнему краю они, вдоль сосняка торчат.
Степаны на пару и ну Васька просмеивать, и бабку его туда же прихватили. Она, мол, старая, чего в лесном деле понимает? Ничего не понимает! На делянке, слышь, все по правилам сделано, комар носу не подточит.
— Вот так, сторожонок! — мотнул длинной шеей Ваську Гуляев и снова повалился набок, давая понять, что разговор окончен.
Нам с Ленькой за приятеля обидно. Он серьезно про дело спрашивает, а ему шуточки подстраивают. «Разве можно так с гостями обращаться?»
Ленька Зинцов сердитую губу покусывает, и меня на Степанов зло разбирает. Сказал бы словцо, да со старшими спорить не положено. Тяну Васька к себе за рукав.
— Не связывайся с ними.
— Подожди, — высвобождает он рукав. И бас становится таким спокойным, таким уверенным, что низенький паренек на наших глазах будто сразу в мужчину вырастает. И развеселившиеся поначалу Степаны перестают над ним потешаться, как над мальчиком. Вот когда солидный бас лесному пареньку к делу пригодился! Не ровесник мой Васек, с которым недавно на шатком плоту по озеру катались, загаданного окуня добывали — стоит между двумя Степанами знающий свое дело строгий лесник, Василий Кознов.
— Нет, не так! — отвечает он Гуляеву. — А бабка не ошибается. Бабка до сотни считать умеет. Восемьдесят три пенька вам срезать надо. Они по торцу углем помечены, на каждом черный крестик поставлен. Не срежете — деньги за работу не получите.
— Это так. Тут ничего не попишешь. Лесник сообщит — не выдадут, — подтверждает дедушка, внимательно осматривая Васька. «Этот умеет за дело постоять!»
Как ни брыкались Степаны, как ни старались зубы заговаривать, а пришлось с бабушкиным помощником согласиться.
— Ладно, спилим, где крестиками помечено, — буркнул Осипов. — Только пользы от этого никакой не получится.
— Как же не получится! — ухватился Васек. — Дров для фабрики еще две сажени будет. Другие деревья не надо трогать, пусть растут. И без того весь лес проредили. Бабушка говорит: деревья так надо спиливать, чтобы оставшиеся пеньки под полозьями саней проскальзывали, до нащепов не доставали. Она по этой мерке делянки принимать научена.
Увлекшись разговором о лесе, Васек и не замечает, что целую лекцию для лесорубов читает. Оказывается, что и вершинки надо до самого конца на дрова распиливать, а не отбрасывать их в сторону, чтобы разные вредители в них заводились. И толстые сучья, если не пилой пилить, тогда топором рубить, в поленницы укладывать. Остатки побыстрее в большие кучи собирать, да сжигать, пока дожди не нагрянули.
И уже никто на рассудительные слова лесного паренька не улыбается, признают в нем настоящего лесного хозяина. И я, пристроившись сбочку серьезного приятеля, начинаю взрослее себя чувствовать.
— Никифор Данилович, — на прощанье обратился Васек к дедушке, — бабушка просила тебе передать, чтобы ты сам за порядком на делянке приглянул.
— Пригляну, Василий, обязательно пригляну! Скажи Нениле Макаровне, что порядок наведем настоящий, пусть она не беспокоится.
Ближняя быль
Степаны расстроены случившимся. Подрезать пеньки на делянке — четыре сажени в день не нашаркаешь. Четыре сажени в день — эту норму они себе за обязательное положили. Бывает, и пятую сажень «ребятишкам на молочишко» прихватывают. А тут: на тебе! По меньшей мере день потерять придется. По шести рублей на брата недобор получится. Не послушаться — можно больше потерять. И так, и этак прикидывают, пересчитывают на разные лады: куда ни кинь — все клин, недочет в деньгах получается.
— Черт его подсунул не вовремя! — вслух сердает Гуляев, забыв, какая вкусная была уха. — Еще неделька — все бы шито-крыто. Деньги в карман — и погуливай по базару. Пусть вместе со своей бабкой до зимы пеньки бы подрезали.
— А ты сразу делай, чтобы второй раз не переделывать, — замечает Сергей Зинцов. — Как ни ловчи, всех денег никогда не загребешь!
— Всех не загребешь, — соглашается Гуляев, — а побольше ухватить все-таки надо. Я, ведь, Сергей Егорович, беспартейнай, — с показной неуклюжестью выковыривает он словцо. — Беспартийным простительно. Твое дело — тут надо образец показывать! А в сельсовет работать-то не пошел. Вот и образец!
— Там и Сашуха Кулагин неплохо управляется. Он из пулеметчиков-то без ноги вернулся. Ему податься некуда. А я и с пилой могу. Березовиньких, сухих зимой на фабрику подбросим! — озорно подмигнул Леньке.
— Думаешь обеспечить? — усомнился Гуляев.
— Помогу, сколько сможется.
— Разве в партию для того вступают, чтобы дрова пилить? А я думал, чтобы с портфелем ходить, ответственный паек получать, — язвит Гуляев, изображая придурковатость.
— Несытому Фоме все кисель на уме, — поеживаясь от надвигающейся вечерней свежести, словно сам с собой разговаривает дедушка Дружков, подбрасывая в потухающий костер мелкие сучья. Костер вспыхивает на минуту, мигает по сторонам синевато-красными отблесками, и снова подергивается серым пеплом.
Приклонившись головами друг к другу, сидим с Ленькой на моховом купыре, перешептываемся потихоньку, ждем, какими словами будет Сергей отвечать. Про карьеристов, пробравшихся в начальники, про жирные ответственные пайки, про старые ботинки в служебных портфелях мы не раз слыхали, если какой спор затеется. А Сергей — бывший моряк, коммунистом в партии состоит. Его даже на председателя сельского совета выдвигали, а он за Кулагина стал голосовать. Сергей — правильный коммунисг, мы с Ленькой это хорошо знаем. Потому и не терпится услышать, что он Гуляеву будет отвечать. А Сергей только будто рассердился немножко и спрашивает Гуляева:
— Деньги любишь?
— Хо! Кто их не любил?! За деньги отца родного продадут! Хорошо, что его у меня нет. А то бы… чем черт не шутит, пока бог спит!
И замотал головой на вихляющейся тонкой шее, заерзал беспокойно, будто неудобное чего под сиденье попало.
— Да я-то что! — спохватился. — Я кожаный портфель не ношу, парадом не командую.
— И не надо, — согласился Сергей. — От этого большой беды не случится. А карьеристы, любители красного портфеля да сладкого пайка, — это еще не коммунисты. Их не жнут, не сеют — сами из земли вылезают. Выпалывать придется. Только не на них, Степан Иваныч, свет держится. Кому-кому, а тебе на сей счет разъяснений не требуется. Верно я говорю, Степан Иваныч?
Тут уж и хотел бы вывернуться, чтобы при своем интересе остаться, да податься некуда. Пришлось крякнуть и согласиться нехотя:
— С этой стороны верно.
— А с другой стороны, — улучил момент приумолкший на время трудного спора Осипов, — пойдем, значит, завтра пораньше делянку подчищать, пеньки убирать.
Нам с Ленькой любо. Рады за Сергея, что он задористого Гуляева спокойненько утихомирил, все его нарядные слова и побасенки по полочкам разложил.