Вот и весь наказ. И в сторожку наведаться снова причина есть.
— Земляника, жалко, осыпалась, — горюет дедушка. — Хорошо бы землянички в кипяченое молоко подбросить. Полезная ягода.
— Здесь и кроме землянички много разного добра пропадает бесполезно, — замечает Сергей Зинцов. — Далеко от селений, а хорошей дороги нет.
— Болота кругом, — вздыхает Никифор Данилович. — Летом тут и дорога не поможет. На лошадях, да с возом, пробраться и не пытайся.
— Видел я одну лесную дорогу. По такой через любую грязь без задержки перелетишь, ноги не обмочишь.
— Это как же так?
— И очень просто, представь себе, устроена. Подвесная называется. Главная задача: столбы в землю забить. Всего один ряд столбов поставить нужно. Верхом перекладины от столба к столбу проложены. К ним рельса прикреплена. Одна рельса. Мотовозик небольшой там работает. За сотню лошадей тянет. На двадцать километров за один день три ездки делает. На каждом возу сотню кубометров лесоматериала везет.
Дед Никифор зацепился за Сергеевы слова, со всех сторон их осматривает, прикидывает: и сколько свай надо в землю забить, и много ли рабочей силы потребуется, и какая цена на рельсы.
— А наши мужики в зиму на лошадях чего будут делать? Им тоже заработок нужен, — другую сторону дела усмотрел Осипов.
— Вот и станут дрова и бревна к подвесной дороге на своих лошадях подтрелевывать, — заранее готов ответ у старшего Зинцова.
Никифору Даниловичу все ясно. За такое строительство, от которого кроме пользы никакого вреда не получится, он готов обеими руками голосовать.
— Дело стоящее. Давай, Сергей, поговори с районным секретарем, — подступает ближе к решению. — Обскажи все, как следует. Не должно, чтобы не поддержал, если он мужик толковый.
Вопросительно посмотрел на внука, решился:
— А я бы — куда ни шло! — Вовку на моториста учиться отпустил. Пойдешь, Володя? — спрашивает так, будто задуманная подвесная уже построена, или, по крайней мере, строительство к концу подходит.
— Не пойдет, а бегом побежит. И профессия будет надежная, и заработок хороший, — по-своему, с доходной стороны рассудил практичный Степан Осипов.
Один Гуляев на этот раз не высказывает своего мнения о дороге. Болезненно морщит губы, жмет руками пониже груди, жалуется:
— Под ложечкой сосет.
— Вот тебе и фунт изюму! — разводит руками Степан Осипов. — Накатило на тебя не к сроку!
Гуляев хмурится и, стараясь не глядеть в лицо напарнику, оправдывается перед ним, что «это не то», что Осипов не так подумал. У Гуляева просто ноги мозжат — терпежу никакого нет, и спину разломило.
— Должно быть, к дождю, — пытается найти объяснение и виновато ускользает глазами от вопросительного взгляда.
Непонятное творится с говорливым Гуляевым, словно кто подменил его. Устроившись на нарах в землянке, он ворочается беспокойно, покряхтывает, вздыхает шумно, со свистом захватывает воздух — никак заснуть не может.
Мы с Ленькой, расположившись привычным валетиком на зеленой постели, тоже не спим. Приятель мой шебутится без нужды, присаживается, вытягивая ноги к моему изголовью, стаскивает одеяло с плеч.
— Пощупай, — таинственно шепчет в темноте, протягивая мне свою руку. — Выше! Выше!
Мускулы у Леньки стали железные. Напружинит руку — пальцами не ущипнешь. А думы все те же мальчишеские остались, на мои похожи.
— Про Рыбачка бабушка ничего не рассказывала? — пригибается к моему уху.
И хотелось бы похвалиться, да нечем.
— Не спрашивал.
— Эх, ты!.. «На тычинке жемчужинка», — кувыркнувшись головой на изголовье, насмешливо шепчет из темноты.
А Гуляев кряхтит, ворочается.
Балайкина скрипка
У Васьки пропала лопата. С вечера напильником ее наточил, в чулан упрятал— и пропала. Не пойдешь в пещеру с пустыми руками, голыми пальцами под каменную плиту подкапываться не станешь. «Куда она могла из сторожки подеваться?»
— Гу-ули, гу-ули, — клонясь через цветочные горшки на подоконнике, голосисто выпевает бабка Ненила.
Словно ручные, слетаются под окно, на пшенную кашу, доверчивые лесные голуби. Серые воробьи шныряют бойко между сизокрылыми баловнями. Теплый ветер шевелит распахнутые занавески.
— Корова не доена, — говорит бабка голубям, клонясь на выбеленный подоконник. И мы с Васьком, незаметно переглянувшись, вдвоем идем доить Лысанку.
Вскоре голубям же сообщается, что «во всем доме холодной воды ни капли нет», и мы с двумя ведрами молчаливо поторапливаемся на криничку возле озера, прикрытую неструганными дощечками.
— Студеная, от самого донышка достали, — простучав ведрами в сенях, вносит Васек в избу большой железный ковш, с которого падают крупные светлые капли. — Испробуй.
Ненила Макаровна неторопливо перенимает ковш за ручку, притрагивается к нему губами.
— Давно бы подумать надо!
Захлопывая окно, уже не голубям, а нам говорит строго:
— На ручье запруду прорвало. Собирайтесь побыстрее! Ишь ты, целыми днями к дому-то и не заявятся!
Тут же появилась наточенная Васьком, нежданно запропавшая лопата В дополнение к ней топор, пила. На мою долю достается большая лубочная корзина, прикрытая поверху белым полотенцем с вышитыми по краям нарядными кукушками.
— Не тяните время, поторапливайтесь!
Шаг у бабки Ненилы спорый, походка твердая. И Васек на ногу легкий: без малого на пятки ей наступает. Ну, и я стараюсь не отстать.
— Видал, как взыграла?! — после часового пути бросает бабушка пилу на землю.
Васек тюкает острием лопаты в трухлявый пенек, удивляется смущенно:
— И дождей-то, гляди, целый месяц не было.
Перед нами мутной волной бурлит вода, с набега осыпает размякший песок, выполаскивает подмытые сосновые корни. Утекает по истоку Досье озеро, обмелелые прибрежные камыши белые корневища показывают.
Бухнули поперек ручья обвислую сосну, в ряд с ней коряную сушину подтащили. На такой опоре держаться можно. Бабка на берегу тяжелые колья затесывает, нам передает, а мы с Васьком на пару на зыбком мосточке орудуем — березовой колотушкой высокие колья на глубину загоняем.
Крутит воронки, торопится вода смыть преграду, а за нами не успевает: от озера сильней напирает, а позади запруды ниже, ниже опускается. Бабушка к сосновому заколу дернину подбрасывает, рыхлой землей присыпает, Васька похваливает:
— Вишь, как хорошо лопату наточил! Острой и работать-то сполгоря… Бревнышко покрепче сверх насыпи положите, так прочнее будет, и переход хороший. В колья потеснее с обеих сторон его зажмите. Да поменьше брызжитесь!
Разработалась, повеселела Ненила Макаровна, темные щеки разрумянились. И нам спешная работа по душе пришлась. Увесистой колотушкой колья забивать, тяжелые плахи к воде таскать — про скуку думать некогда. Плотину строим!
Васек над тяжелыми бревешками с полным усердием пыжится, и я не меньше того стараюсь. Хорошо высокие запруды поднимать, напористую воду упрямством и быстротой одолевать. Все торопиться, торопиться надо, удобный момент ловить.
Подловили, осилили!
Пошумела, побуянила вода, а узнала, какие мы в работе расторопные, — присмирела, успокоилась: гладкой лентой через верхнее бревешко перекатывается. И усталым работникам приятное успокоение дает.
Умылись с накладного бревна, мокрые подолы рубашек выкрутили досуха — слушаем, как усмиренный ручей журчит-воркует. «Сдался! Покорился!»
После хлопотливой спешки хочется усталыми побыть. По-настоящему усталый — значит, взрослый.
— П-ф-ф! — протирая грязным рукавом умытый лоб, отдувается Васек.
— П-ф-ф! — с шумом выдыхаю я воздух.
Что устали — и словом не намекнем. Пусть бабка видит, какие мы выдержанные. А она не смотрит: лопата за лопатой подбрасывает землю к новенькой плотине.
— Вишь, как хорошо все устроилось! Вон как отлично получилось!
Утренней хмурости на лице и в помине нет.