И Балайка нового рассвета ждал — не думал, не гадал какую печаль, ему завтрашний день готовит. Легким шагом тропинку приминает, близ калины отраду поджидает, а ее знакомой поступи не слышится. Только ветер летучий узнал, только травам росистым сказал, какую печаль он на струнах играл.
Замолчал, тревожно прислушиваясь. Глядь спешит к нему роскошная красавица, издалека зовет и улыбается. Легкое платье в красоте с луговыми цветами спорит. Калина перед ней низко клонится, шиповник, побледнев, лепестками на тропинку осыпается. А нарядная красавица лицом сияет, веселыми глазами играет — говорит парню медовым голосом:
— Здравствуй, голубоглазый Балайка! Не серчай на меня, Балайка! Я с утра по лугам гуляла, луговые цветы собирала, твою музыку по ветру услышала. Хорошо ты, Балайка, на скрипке играешь… Ох, какая трава колючая! Ох, какие луговые тропинки сырые! Ох, какой дует ветер холодный!.. Сыграй мне, Балайка, на своей скрипке… Помоги мне, Балайка, озябшие ноги отогреть… Проводи меня, Балайка, до моих лошадей.
Разгорелись глаза, закружилась голова у Балайки. Позабыл, кого под калиной ждал, позабыл, кого песней звал. Околдовала, обвела его бойкая красавица. Покорно парень для нее на скрипке играет, покорно за ней по тропинке шагает.
Завидела конскую упряжку в разноцветных лентах, заскочила в расписную карету.
— Садись со мной рядом, Балайка! Поскачем, Балайка, с бубенцами! А у нас завтра богатый праздник! А на праздник гости соберутся! У нас завтра, ой, какое веселье!
Не успел опомниться Балайка, не успел в ответ слова вымолвить — рванули, завихрились кони, раскололи дорогу копытами. Ветер свистит, бубенцы звенят, луговые цветы сторонами качаются, а рядом светлая красавица сидит, растерявшемуся Балайке улыбается.
Доскакала тройка до каменного дворца, остановилась у высокого крыльца — встречать красавицу из высоких дверей слуги выбегают. И Балайку учтиво под руки берут, мужика в лаптях по барской лестнице ведут. Не чует он, как по цветным коврам шагает, только скрипку свою к груди прижимает.
Тут и барин из дальних покоев появился, нарядной красавице так говорит:
— Славно, дочка, ты для праздника постаралась. Уж теперь-то скрипач заиграет! Уж теперь-то, непослушный, нас потешит!
— Хочешь тыщей рублей завладеть? — громко спрашивает тихого Балайку.
А красавица парню подсказывает, головой согласно покачивает.
И Балайка кивнул, не думая.
Обрядили его в мягкие шелка, затянули бархатным поясом. Барин вместе с собой за высокий стол сажает, такими медами, винами угощает, что голова вкруг идет. И кажется Балайке, что давнишний старик безвестный, который под ракитой скрипку ему давал, все из сада в окно заглядывает, седой головой недовольно покачивает. А хозяйская дочка беспокойство парня выследила, окно в сад завесками задернула. Пропал старик.
К другому дню понаехало в барский дом званых гостей со всех волостей. Вельможи в комнатах и государевы чиновники разместились вместе с женами. Купцы и помещики дочерей, сыновей на погляденье привезли. Где золотые нашивки блестят, где жемчуга и брильянты глаза слепят, где кружева воздушные топырятся. Разворотливые слуги между гостей шныряют, студеными напитками с подноса угощают.
И показывает хозяин именитым гостям Балайку, волшебным скрипачом его называет. Беспокойный Балайка посреди людной залы стоит, в распахнутую дверь немигающими глазами глядит. Склоненная калина ему мелькается, куст шиповника лепестками осыпается. Тихая девушка сиротливые ветки гладит, в кровь усталые руки ранит. Темные косы по плечам стелются, бледные пальцы по веткам шевелятся — склоненного лица не видно. Не показывает робкая печальных глаз.
А хозяин резную дверь закрывает, музыканту играть приказывает. Над Балайкой высокая люстра ярким солнцем горит, подвесными хрусталями залу искрит.
Ни гостей Балайка не слышит, ни цветистых огней не видит. Когда скрипку взял, как смычок поднял — спроси, не помнит. А задумчивая скрипка про волю поет, про зеленые луга, про озерные берега рассказывает.
Ласкает сытых-именитых такая песня. Им приятно, в комнате сидя, полевые просторы слушать, на бархатной кушетке летучими ветерками наслаждаться, струистыми ручейками любоваться.
А раздольная скрипка росным лугом идет, про кривую тропинку, про оставленную радость поет. Подвесные хрустали подрагивают, тонким звоном песне откликаются. Пожилые барыни жеманятся, молодые румянцем заливаются. Что отхожено — не вернется, что мечтается — то и ждется. У бывалых была, да быльем поросла, молодых зовет заветная тропинка.
И ожила перед Балайкой грустная калина: без ветра до земли клонится, на колючий шиповник пригибается. Пробудилась в струнах чуткая тревога, заговорила в них глубокая печаль. На глазах Балайки слеза дрожит, именитые гости хмурятся. Высокие хрустали друг о друга немолчно звякают.
Принялась скрипка потерянную радость звать. В чутких струнах тоска неизбывно живет, в тесных залах растет и ширится. Ей в ответ растревоженно стены гудят, хрустали на высоте пересыпаются. Разгорелись, заблестели — и)сыпались. Раскололись о дубовый пол мелкими брызгами.
Замерла, спотыкнулась скрипка, будто струны нежданно лопнули. К скрипачу идет рассерженный хозяин.
— Не с почетными гостями пировать, со скотиной вместе тебе ночи спать!
И велит отвести Балайку на конный двор.
Где-то струйками вода переливает, где-то обеденный стол накрывают — одинокий Балайка не пивши, не евши сидит. Хозяйская дочка под утро пришла, никчемный цветок в руке принесла. Сорвал лепесток, глянул на стебелек — желтый лютик глаза ему заслепил.
В желтом лютике отрава приворотная.
Околдовала, приворожила Балайку нелюбимая красавица. Позабылись шорохи лесные, позабылись травы луговые— одна хозяйская дочка всюду парню видится. И она, веселая, довольная, улыбчиво на Балайку поглядывает, тихим да послушным забавляется. Снова комнаты ему в отцовском доме отворила, в новые наряды обрядила, расписные сапоги носить заставила. Посидела с печальным под ломкой крушиной — тайным словом сердце засушила, былую память из него вынула.
Силится Балайка деревенские тропинки увидать — густым туманом оставленную даль застилает. Силится тот горький день припомнить — только пятна мелькают пестрые.
…Высокая люстра в цветных хрусталях под сводом горит… Желтый лютик горячие глаза слепит… Хрупкая крушина пьяным дурманом обволакивает. Нет живого просвета в былые дни.
Так и осень дождями отплакала, так зима отшумела метелями. Над землей весной потянуло. Освежились луга и рощи, зазвенели перелетные птицы. Распахнулись тяжелые окна в каменном доме.
И приметил Балайка тройку резвую. В расписной карете, да с бубенчиками, хозяйская дочка по цветам, по трапам покатилась. Заиграли по ветру длинные ленты, ударили в землю тяжелые копыта.
…И вспомнилось. Этот топот с переливчатыми бубенцами, волнистые травы сторонами, уносившую его тройку вспомнил Балайка. Деревенские избы перед ним где рядами, где изгибами, раскинулись. И себя на безлюдной дороге увидел — босоногим, легконогим, в белой шапочке: все спешит и спешит со своей забавой добежать до ближнего домика. Развернул он забытую скрипку, залежалый смычок попробовал. Тонким звоном послушные струны говорят, прожитое, забытое в сердце живят, из высоких палат на волю просятся. Не ведает Балайка, что судьба ему пошлет, знать не знает, что на старых дорогах найдет — шагнул из окна, не задумываясь.
Далеко-далеко — кривой радугой не достать, зорким глазом не увидать — появился меж сосен старик-даровик. Долго юношу поджидал, много дней об ушедшем горевал — помогает печальному давний след в родной край отыскать.
Над Балайкой лебединое облако плывет, за собой зовет и ведет. По стремнинам говорливые ручьи звенят, над цветами мохнатые пчелы гудят, камыши в озерных плавнях тихо шепчутся.