— Активнее, активнее двигаемся! Бир, еки, уч, торт! Бир, еки, уч, торт! Шевелитесь!
Закончили утреннюю гимнастику. Теперь пару минут передохнуть и пора начинать уборку. Ад у нас тут или не ад, но вот жить в таком бардаке никак нельзя.
Наверное, еще вчера это был намек на полевое укрепление. Некое подобие окопов, брустверы, укрепленные палками небольшие земляные отвалы. Только вот теперь все это оказалось размыто сильнейшим ливнем.
А еще ветром песок нанесло. Явно оттуда, с юга. Человек присмотрелся. Ну да, точно. Там, на юге, виднелась стиснутая утренним туманом широкая дорога. Почва в той стороне по цвету напоминала даже не Каракумы, а, скорее, нечто вроде красных грунтов эмирата Афганистан. Человек жил в тех краях последние годы своей долгой жизни. Знания, полученные от отчима пригодились в эмиграции, и человек смог сделать неплохую карьеру на военном поприще и даже помогал местным ополченцам воевать с англичанами. Собственно, последнее, что он помнил из той жизни – это блокированный отрядами Надир-хана городок Таль. Помнил неуязвимые английские аэропланы и штурмовые пятерки неистовых гуркхов, и как повстанцы теряли высоту за высотой, как распадалось кольцо блокады, и как такая близкая победа превратилась в поражение.
Человек потряс головой, отгоняя ненужное воспоминание. Так, а что у нас на севере? А на севере у нас ничего хорошего. Зеленая травка, небольшие кустики, редкие сосенки да березки. И, кажется, вон там, на горизонте, движется отряд конных.
Человек посмотрел на солнце. Яркое, теплое, ласковое. Настоящее. Не похоже на ад, если честно. Но у него есть немалый шанс отправиться в ад, если он дождется прибытия конных. Всадники с севера – это плохо. Так-то всадники с юга, востока и запада – это тоже плохо, но их сейчас нет, а северяне – вот они, едут.
Истуканы закончили чистку пищалей и замерли. Укрепление было за пару часов приведено в какой-никакой порядок, окопы и брустверы подравняли, из обрывков шатра сделали две вполне пристойные палатки на шестах, заново сложили очаг из камней. Одежда вычищена и просушена. Правда, сухого пороха не осталось вовсе, да и фитили все насквозь промокли. Холодного оружия нет вообще. Ни сабель, ни штыков, ни топоров. Принимать бой с конными – увы, не в таких условиях. Еще бы часик, чтобы срубить вон то чахлое деревце да сделать рогаток… Но чего нет – того нет. Конные будут здесь уже через полчаса или около того.
— Становись!
Истуканы, закончив облачаться в свои зеленые с красным одежды, встали в строй.
— Вот что, джигиты. Видите тех всадников? Лично я ничего хорошего от них не жду. Так что давайте-ка пойдем все вместе на юг. Подальше от непонятной конницы, поближе к теплу. Ага?
Истуканы отреагировали странно. Дружно кивнули, после чего схватили свои пищали и разбрелись к стрелковым позициям у траншеи с бруствером. Только вот расположились они спиной к всадникам, направив ружья на юг.
Человек попробовал было прикрикнуть на одного из «братьев», но тот дернул щекой и вдруг заговорил:
— Приказ. Защищать от тех, кто придет с юга.
На русском языке заговорил. Не на фарси, как можно было предположить. Не на турецком. И даже не на английском. В такой одежде, белый, да еще и русский? Человек никогда не видел чтобы русские одевались так. На его родине русские ходили в одежде вполне европейского покроя. В отряде его отчима солдаты были одеты в белые гимнастические рубахи и синие штаны. А не вот эти вот зелено-красные то ли халаты, то ли кафтаны…
Всадников трое, плюс телега, в которой тоже кто-то есть. О, а за телегой еще и группа пеших идет. Нет, вообще не вариант. Пока есть запас в пару-тройку километров – лучше попробовать уйти. Тем более вон там утренний туман еще не исчез. Как стоял густой стеной чуть ли не выше деревьев, так и стоит, хотя солнце уже пару часов как припекает.
— Ну как знаешь. Я, пожалуй, не стану дожидаться вон тех джигитов. Последний раз я что-то хорошее от людей с севера видел лет тридцать назад, — ответил человек истукану на русском языке.
Схватил пищаль, берендейку с отсыревшим порохом, пыжами и пулями и быстрым шагом направился на юг.
Странное чувство зашевелилось у него в душе. Он не говорил по-русски уже очень давно. С подросткового возраста. После гибели отчима русский язык стал ему не нужен и всю свою следующую жизнь он говорил по-другому. Все эти три десятка лет войн, походов, торговых операций и – что греха таить? — бандитских налетов он не только разговаривал, но даже и думал на других языках.