Это был сухощавый мужчина лет сорока, в зеленом мундире армейского покроя, из-под которого виднелся красный камзол, на ногах черные кожаные штаны и высокие сапоги с ботфортами. На голове был напудреный парик с буклями и треуголка с желтым кантом по краю. На боку – шпага, к седлу приторочен короткий кавалерийский карабин.
— Ну, давай будем знакомится! — всадник потянул поводья, успокаивая разгоряченного скакуна. — Хорош, хорош, Алмаз! Этого скакуна, любезный приятель, я назвал Алмазом. Единственная живая душа на много верст вокруг, мой верный друг весь последний месяц. А меня зовут, стало быть, Андрей Тимофеевич. Я владетель этих мест. Можно сказать – поместный боярин. А ты теперь кто? Как себя называешь, кем себя ощущаешь?
— А я Николай. Вот, мешок несу, — он почему-то смутился.
— Коля, значит? Хм, не совсем то получилось что хотел, ну да ладно. Ты теперь, стало быть, мой первый помощник. Так с мешком и появился?
Николай почувствовал, что краснеет.
— Да вроде того.
— Интересно, интересно. Ты вот что, любезный. Мешок этот в амбар не клади. Будет тебе мое первое повеление – отнеси его в горницу да там внутри на стол положи. Хочу я его исследовать, да посмотреть что там с зернами стало. Ты вон, весь изменился, а ну как зерна тоже? Так что давай, братец. А я пока с конем управлюсь да тож подойду. Посидим, поговорим. Ну и время уже обеденное, так ведь?
Николай ничего не понял, но на всякий случай кивнул.
— Вот и ладненько. Давай, братец, поторапливайся. Время не терпит! — и Андрей Тимофеевич, ловко спрыгнув с коня, повел его в поводу куда-то за угол здания. Видимо, стойло было оборудовано с другой стороны дома.
Николай хмыкнул, взялся за мешок и с раскачки закинул его себе на спину. Ступени тяжело заскрипели под грубыми башмаками. В горницу так в горницу, чего уж. Нам не тяжело.
С крыльца Николай попал в небольшие пустые сени а дальше в – просторный зал. В котором тоже особо ничего не было. Длинный широкий деревянный стол, за которым было по шесть деревянных стульев с каждой стороны. И ничего больше. Голый деревянный пол, пустые бревенчатые стены. Окна без занавесок. Но, кстати, в окнах стекла. Хорошего качества стекло, прозрачное и чистое, без пузырей и лишних цветовых оттенков. Николай был отчего-то уверен, что такое стеклянное литье очень дорого стоит.
Скрипнул стол, принимая на себя тяжесть мешка. Николай отряхнулся и завертел головой, пытаясь найти какое-нибудь полотенце или скатерть.
Раздался скрип половиц и с двери напротив быстрым, летучим шагом вошел Андрей Тимофеевич.
— Там черный вход со стороны конюшни есть. И для кухарок удобно, и для истопника, — пояснил боярин на невысказанный вопрос. — Ты давай-ка присаживайся, в ногах правды нет. Сейчас велю подать обед.
Андрей Тимофеевич сел на один из стульев и два раза хлопнул в ладоши.
Вошла молодая девушка, сильно похожая на давешних крестьян. Те же черные волосы, голубые глаза. Ладная девичья фигура – в теле, без болезненной худобы, но и без излишеств. И такое же пустое выражение лица, как у тех мужиков с мешками. Вроде шевелится, и грудь вздымается мерно в такт дыханию, а все равно что-то в ней есть такое, что делает ее похожей на статую.
— Девка! Велю подать нам с гостем чугунок с вареной картошкой, жареное мясо и столовые приборы, два комплекта. Второй ходкой подать четыре тарелки. Затем вернуться на кухню и продолжить ранее указанную работу. Исполнять!
Девушка, не изменившись в лице, плавно развернулась и ушла.
Боярин, увидев изумление на лице Николая, казалось, слегка смутился и пояснил:
— Они же без души все. Пустые оболочки. Задания приходится давать только самые простые и с большим количеством разных подробностей. Будь уверен, если есть возможность ошибиться – точно ошибутся. Уж извини. А без них никак. Одному мне везде не успеть, это я уже понял. Время не терпит.
Николай потер переносицу и, тщательно подбирая слова, спросил:
— А как это – без души? И похожие они все… что за мать их родила – столько близнецов?
Андрей Тимофеевич довольно воскликнул:
— Верные вопросы задаешь, Николай! Правильные! Отвечу как есть. Они без души, потому что не от матери и отца рожденные, а сотворенные. И не Господом Богом сотворенные, а распущенным на мелкие нужды кристаллом воплощения. Им, кристаллом, можно вдохнуть душу во что-либо, но только одну. А можно разменять его на предметы разные или вот на этих вот, сотворенных. Голос у алтаря называет их каким-то чудным чешским словом, но не суть. Я их называю для себя просто – картонки.