Жизнь уходила из него через подранный когтями гуля левый бок и разбитое тяжелой пулей плечо. На горячих мышцах и адреналине боя человек успел ускользнуть в ночи и убежать, прячась в невысокой траве. Но потом шок прошел и пришла боль. Человек не смог одной рукой как следует перевязать, у него получилось сделать лишь какое-то подобие тампонов из мокрых тряпок. Но это ненадолго отодвинуло неизбежное. Силы быстро уходили вместе с кровью.
Какое-то время он шел. Потом полз на коленях, опираясь на землю одной рукой, словно пес с перебитой лапой. В каком-то полузабытии он зашел в пелену тумана и был немедленно атакован стражем.
Ход боя совсем не отложился в его памяти. Помнил только, что было очень больно. И что он убил монстра одним ударом ножа. Каким-то шестым чувством понимая, что сил на второй удар уже не останется. А раны, полученные от монстра он не считал. Какая разница, достал ли его монстр и сколько раз, если уже все тело состоит из острой пульсирующей боли?
Он рухнул навзничь рядом с поверженным монстром, из последних сил зацепив пальцами оставшийся от него кристалл и притянув его к себе.
Колотил сильный озноб, в глазах все плыло. Он потихоньку проваливался в забытие, из которого его изредка выводили вспышки боли.
Кажется, это все. Нет сил даже ползти. Да и куда?
Человек судорожно выдохнул через крепко сжатые зубы и посмотрел на небо. Пасмурное, с низкими рваными тучами. И нигде ни просвета. Жаль. Почему-то очень сильно захотелось в свой последний час увидеть голубое небо и яркое, теплое солнце. Бескрайнее и высокое, как там, на Памире. Но нет. Лишь тяжелые свинцовые висят так низко, что кажется за них можно ухватить рукой.
Человек в сердцах скрипнул зубами. Ведь он знал вчера, как надо было сделать. Знал! Был бы сейчас в мантии Визиря, живой и здоровый. Кому они нужны, эти подвиги за други своя? Ради чего? Эх! И сколько раз он уже обжигался на таких вещах – не перечесть. Сегодня вот – опять. Поступил не как того требовал разум, а как велела совесть.
И получил пулю в плечо от того, кто умеет просчитывать все расклады и принимать решения головой. Причем умеет это делать быстро. Нет, человек не испытывал злости или ненависти. Только какую-то странную тоску от осознания совершенной ошибки.
Старший десятник поступил разумно. Да, из него получится хороший Визирь. Эффективный. Может быть, когда-нибудь он даже станет Первым Визирем.
Неподалеку послышалось глухое чавканье лошадиных копыт по грязи. В утренних сумерках проступил силуэт мужчины в черном плаще, ведущим в поводу коня.
Вот и все.
Матушка когда-то читала ему старую греческую сказку. О том что мертвых на тот берег перевозит лодочник Харон на лодке. Но это там, у греков. Они все-таки морской народ. А мы люди степные, к нам Харон приходит с лошадью. И, наверное, это хорошо. Что может быть лучше, чем встретить свой последний час верхом на лошади?
Лучше может быть только бескрайнее синее небо. Но увидеть его уже не суждено.
А вон и цербер стоит, скалится зубастой пастью. Странно. По преданиям у него должно быть три головы…
Человек попытался перекатиться на спину. Почему-то ему не хотелось, чтобы Харон увидел его вот таким – ничтожным и сжавшимся в калачик.
— Я готов. Ты слышишь? — странно. Вроде всю ночь лил дождь, человек промок до нитки, а губы пересохшие. И голос почему-то получился хриплый.
Мужчина подошел поближе. В утреннем тумане человек смог разглядеть его лицо.
Ну да. Конечно. Кто же это еще мог быть? Только тот, с кого все и началось.
Человек сунул руку в поясную сумку и с усилием потянул оттуда тяжелый двухкилограммовый револьвер.
Пересохшие губы тяжело выговаривали слова языка, который человек не использовал уже много лет.
— Здравствуйте, дядя Николай. Все-таки я смог вас догнать!
Мужчина в плаще подошел поближе.
— Вы уж извините, что так долго. И это… простите меня. Я из вашего сундука револьвер взял. На время. А потом потерял. Так уж вышло. Вот, возьмите взамен. Он, конечно, не тот самый, но тоже неплох. Вы не будете сердиться?
Мужчина в плаще наклонился к распластавшемуся в грязи человеку. Свет от пульсирующего в утренних сумерках кристалла отразился в его расширившихся от удивления глазах.
— Ромка?
Ромка. Старший сын Нины. Смышленный черноглазый парнишка, с которым можно было летом скакать наперегонки по полям, а долгими зимними вечерами молча мастерить из кожи различную конскую сбрую. С науками в школе у него было не очень – не было такой ученической жилки, как у среднего – зато все, что связано с лошадьми схватывал на лету. И эти его восточные замашки – откуда только взялось? В гарнизоне-то иноземцев, считай, вообще не водилось. А поди ж ты – и к отчиму, и к матери Ромка всегда обращался исключительно на "вы". Вежливый, немногословный, спокойный в быту и с какой-то восторженной страстью к лошадям. Мать была с ним холодна, с отчимом он сам соблюдал некую дистанцию, зато души не чаял в брате и сестре. Если вдруг кто из мелких начинал капризничать – он умудрялся успокоить их даже быстрее, чем родная мать.