Нога ныла, словно я ее отсидел, и когда я пошевелился, боль стрельнула мне прямо в голову. Меня замутило, звезды закружились вокруг меня. Смотреть на них было трудно, так что я отключился.
Солнце становилось все ярче и ярче. Ярче и ярче. Я открыл глаза. Тонкий луч света бил прямо в лицо. Я заморгал, и луч ушел в сторону. Теперь я мог видеть. Я лежал на столе в белой комнате, и надо мной стоял человек в белом халате и белой шапочке. Пучок света исходил из маленького зеркальца, которое закрывало его глаз. На его лице я разглядел маленькие волоски, которые пропустила бритва. Его губы были сурово сжаты.
— Боже мой! — послышался голос из-за его спины. — Во что превратилось его лицо! Похоже, в нем не меньше ста осколков стекла.
Я скосил глаза и увидел фигуру второго мужчины. Первый повернулся к нему:
— Заткнись, идиот! Не видишь, он пришел в себя?
Я попытался поднять голову, но почувствовал быстрое легкое прикосновение к своему плечу, и в следующее мгновение увидел ее лицо. Оно смотрело на меня с состраданием и милосердием.
— Дженни!
Она заставила меня опуститься обратно на подушку и обратилась к кому-то надо мной.
— Позвоните доктору Розе Штрассмер в клинику Колтона в Санта-Монике. Скажите ей, что Джонас Корд попал в катастрофу и чтобы она немедленно ехала.
— Хорошо, сестра Томас, — послышался голос молодой девушки и удаляющиеся шаги.
Нога и бок снова заболели, и я скрипнул зубами. На мгновение я закрыл глаза, а потом взглянул на Дженни и прошептал:
— Дженни! Прости меня, Дженни!
— Все хорошо, Джонас, — прошептала она мне в ответ, и я ощутил укол иглы в руку. — Не надо разговаривать. Теперь все хорошо.
Я благодарно улыбнулся ей, и засыпая, смутно удивился тому, что ее красивые волосы покрыты смешной белой накидкой.
6
Из окна, с улицы, залитой ярким солнцем, доносились звуки ликования. С военной базы в Сан-Диего время от времени доносились триумфальные гудки кораблей. Это длилось всю ночь: в начале вечера пришло известие о капитуляции Японии. Война окончена.
Теперь я знал то, о чем мне пытался сказать Отто Штрассмер. Из газет и радиоприемника над моей кроватью. Они рассказали о крохотном контейнере с атомами, который привел человечество к вратам рая. Или ада. Я попытался лечь поудобнее, и блок, поддерживавший мою ногу, прибавил свой мышиный писк к остальным звукам.
Мне очень повезло, как сказала одна из медсестер. Повезло. Правая нога была сломана в трех местах, правое бедро в одном; несколько ребер раздробило. И я смотрел на мир сквозь узкие щели в бинтах, которыми было обмотано мое лицо, кроме отверстий для глаз, носа и рта. Но мне повезло. Я остался жив.
В отличие от Амоса, который все еще сидел в кабине «Центуриона» на дне океана, на глубине ста метров. Бедняга Амос. Трое членов экипажа были найдены целыми и невредимыми; я остался жив Божьей милостью и благодаря рыбакам, которые подобрали меня и доставили на берег. А Амос сидит в своей подводной могиле за штурвалом самолета, который он построил и не позволил мне испытывать в одиночку.
Я вспомнил голос бухгалтера, звонившего из Лос-Анджелеса. Он утешил меня:
— Не беспокойтесь, мистер Корд. Мы можем списать все за счет налога на прибыль. В этом случае потери составят менее двух миллионов…
Я швырнул трубку на рычаг. Все это прекрасно. Но как списать другое — жизнь человека, погибшего из-за моей жадности? Существуют ли соответствующие бухгалтерские статьи? Это я убил Амоса, и что бы я ни списывал со своей души, к жизни его не вернешь.
Дверь открылась, и вошла Роза с практикантом и медсестрой, катившей тележку.
— Привет, Джонас, — улыбнулась она.
— Привет, Роза, — пробубнил я сквозь бинты. — Опять пора их менять? Я ждал тебя не раньше послезавтра.
— Война кончилась.
— Да. Знаю.
— А когда я встала сегодня утром, утро было таким прекрасным, что я решила слетать сюда и снять повязку.
— Понятно. Никогда не мог понять, какой логикой руководствуются врачи.
— Это не врачебная, а женская логика.
Я засмеялся.
— Какой бы ни была эта логика, я рад. Приятно избавиться от этих бинтов, хотя бы ненадолго.
Она продолжала улыбаться, но глаза ее посерьезнели.
— На этот раз я сниму их насовсем, Джонас, — сказала она и взяла с тележки ножницы.
Внезапно мне стало страшно расставаться с бинтами. Они покрывали мое лицо как кокон, я чувствовал себя защищенным от любопытных взглядов.
Роза почувствовала мой страх.
— Первое время лицо будет немного болеть, — предупредила она. — Особенно когда мышцы снова начнут работать. Но это пройдет. Не можем же мы навсегда спрятаться за маской, правда?