Андрей Мартьянов
Охранитель
Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих; все воды Твои и волны Твои прошли надо мною.
Глава первая
В которой мэтр Рауль Ознар знакомится с городом и его обитателями, а потом наблюдает в Речной башне нечто весьма странное и зловещее
Аррас, графство Артуа.
5–6 февраля 1348 года.
— Буду откровенен, мэтр, дело дрянь, — преподобный не сдерживал себя в выражениях. — Пресечь распространение вредных слухов среди плебса невозможно, успокаивающие проповеди давно никто не слушает. Дворянство, впрочем, ничем не лучше: кумушки в окрестных замках шушукаются по углам, господа чешут языками на попойках и охотах, у благородных дам — обморок за обмороком… Страх расползается. А что мы можем поделать? Ничего! Особенно в свете всеобщего убеждения, что на христианский мир обрушилась кара Господня, а Искупления и сошествия Святого Духа следует ждать если не со дня на день, то в грядущем году — точно…
— Разве это настолько невероятно? — осторожно спросил собеседник его преподобия. Смелость речей священника настораживала, так клирики обычно не разговаривают.
— Не стройте из себя последователя хилиастов–эсхатологов, — поморщился доминиканец. — Помните, сколько раз назначался Армагеддон? Вначале Пришествия ожидали на Тысячелетие, при папе Сильвестре Втором — какая красивая дата, тысячный год от Рождества Христова! Все до единого пророчества обещали установление Царствия Божия, понтифик возглашал с кафедры: кайтесь, грешники, время близко! Разумеется, ничего не произошло, а взбунтовавшиеся патриции выперли Сильвестра из Рима взашей не потому, что Конец Света к их вящей радости не состоялся, а по причинам насквозь банальным: политика… И пошло–поехало. «Тысячелетия» ждут через два года на третий, отсчитывая по самым разным датам — Константинов дар, Никейский собор…
— Значит вы не верите?
— Почему я должен верить бредням душевнобольных? Слушать лжепророков? В Святом Писании ясно сказано: никто из смертных не знает, когда… Никто. Вы же не собираетесь противоречить Евангелию, мэтр?
— Ни–ни! — замахал руками гость преподобного. — Что вы!
— Вот и чудно. Вернемся к делу. Вы в городе человек новый, естественно, что вам пока не станут особо доверять: сперва надо присмотреться, оценить способности, познакомиться поближе. Я ценю образованных людей, поэтому намекну важным персонам, что следовало бы обратить внимание на многообещающего парижского адвоката.
— Моя благодарность не будет…
… — Знать границ, — перебил доминиканец и опять скривился, будто кислого вина отхлебнул. — Знаю–знаю. Я помогу вам сейчас, в нужный момент вы — поможете мне.
— То есть? — выпрямился мэтр, закаменев лицом.
— Испугались? О нет, не следует дурно обо мне думать! Я не подразумевал осведомительства или доносов, несовместимых с дворянской честью. Времена скверные, душные. Новости с юга всё хуже и хуже, люди боятся, а страх рождает в человеке самые низменные чувства, обороть которые Мать–Церковь не всегда способна… Вы же не только адвокат, правильно? Два курса в Сорбонне — юриспруденция и схоластика, — это прекрасно. Вы усидчивый и талантливый человек, мэтр, об этом дополнительно свидетельствуют два года проведенные в Тулузе и Нарбонне. Ездили продолжать образование?
— Откуда вы знаете?!
— Обязан по должности, мэтр… Кажется, не найдя места адвоката, вы держали в Париже свою аптеку? Странное занятие для юриста, но объяснимое. Хотите добрый совет? Совместите оба ремесла: заработать на судебных процессах в здешнем захолустье очень сложно: тяжбы мужичья и торгашей дохода не принесут, а дворяне предпочитают разрешать споры вне стен суда… Город так некстати лишился аптекаря прошлым месяцем. Распоряжусь, чтобы его имущество отошло вам.
— Очень щедро преподобный, — гость был безмерно удивлен, если не сказать ошарашен. — Но как же наследники?
— Мэтр Гийом не оставил потомства, это во–первых. Во–вторых, собственность конфискована и распоряжаюсь таковой я.
— Но почему?
— Следовало бы догадаться. Я сжег Гийома Пертюи три недели назад, на святого Феодосия. Necromantia, maleficia et fides haeretica [1]. Вы же ничем подобным заниматься не собираетесь?
— Н–нет.
— Рад, что не обманулся в вас, мэтр. Остановились в «Трех утках»? Я пришлю за вами, как только помещение подготовят. Добро пожаловать в Аррас, мэтр.
* * *
— Вляпался, — буркнул под нос Рауль Ознар, парижский и нарбоннский бакалавр, выбравшись на улицу из гулких коридоров доминиканской коллегиаты Девы Марии. — Трех дней не прошло, а уже на крючке у инквизиции! Хоть вешайся, честное слово…
Одно утешало: инквизиция в Аррасе была какая–то странная. Брат Михаил Овернский, глава Трибунала и официальный представитель Апостольского престола в здешней епархии, мало напоминал грозного служителя Sanctum Officium.
Любезный человек: пригласил собственноручной эпистолой, беседу вел в русле практическом, не докучая нравоучениями и громкими словесами о спасении души. Выражался прямо и даже резко, обозвав графа Артуа Филиппа Руврского «надутой пустышкой», начальствующего над диоцезом его высокопреподобие архидиакона «гусаком», а окрестных дворян «безнравственным сбродом». Причем, скорее всего не лукавил — Рауль по личному опыту знал, что в окраинных провинциях Французского королевства культурный уровень и моральный облик благородного сословия не просто оставляет желать лучшего, а вызывает невольное сострадание вкупе с легким отвращением.
Инквизитор очевидно страдал от недостатка общения, поэтому беседа затянулась до повечерия, когда начало смеркаться. Выспрашивал о столичных новостях, с мрачной настороженностью отнесся к известиям о распространявшейся по Провансу и Бургундии моровой язве — в Аррасе и ближайших городах случаев заражения пока не отмечали, но беспокойства от этого меньше не становилось.
Наконец, Михаил дал понять, что его осведомленность простирается достаточно глубоко и персона Рауля Ознара, прибывшего в город лишь позавчера и успевшего познакомиться только с хозяином постоялого двора «Три утки» и королевским легистом, к которому мэтр ходил представляться по назначению на должность адвоката судебного округа, уже заинтересовала Священный Трибунал в лице непосредственного начальника оного.
Михаил Овернский знает о Нарбонне, и это скверно. Откуда знает? Никакой мистики, если подумать. Сообщение о приезде Ознара должны были прислать из Парижа еще месяц назад, новости в глубинке разносятся быстро, наверняка кто–то из судейских сболтнул, а скучающий инквизитор отправил с гонцом запрос в архив столичного капитула: нет ли за молодым юристом какого следа?
«След», чего скрывать, был. Отсюда и приглашение на задушевный разговор — проверить умонастроения и благонадежность. Однако, другой на месте брата Михаила начал бы мягонько пугать, припомнил давние грешки и толсто намекнул: мы следим, мэтр. Знайте об этом.
Ничего подобно не случилось — доминиканец предпочел яркими мазками обрисовать Раулю положение дел в городе и окрестностях, рекомендовал полезные знакомства, при этом и словом не обмолвившись о добродетелях христианина, покаянии и благочестивой праведной жизни. Даже, вот диво дивное, не спросил, когда раб Божий Рауль последний раз исповедался.
Было и кое–что другое. Едва заметная, почти невидимая аура, блекло–розовая с золотистыми взблесками, окутывавшая Михаила Овернского. Узнаваемо: афинская школа, очень древний оберег античной эпохи: такие со временем не теряют силу. Редкость запредельной, немыслимой цены — прежде амулеты Гермеса Трисмегиста Рауль видел всего два раза: в коллекции Нарбоннской школы и в Авиньоне, у кардинала Перуджийского.
На свой страх и риск попытался прощупать — вдруг ошибка? И сразу наткнулся на непроницаемую стену: простенькое заклинание опознания рассыпалось, поглощенное афинским талисманом. Господи Иисусе, он забирает чужую энергию, усиливаясь при любом магическом воздействии! Сколько ж амулет впитал в себя за семнадцать веков, миновавших с падения Греции?!