Этот случай встревожил правительство, особенно потому, что Лопухин был другом юности Столыпина и, следовательно, был с ним в самых теплых отношениях. Министр внутренних дел Макаров22 собрал специальное совещание, на котором присутствовали министр юстиции Щегловитов, прокурор Петербургской судебной палаты Камышанский и товарищ министра внутренних дел Курлов. По вопросу, нужно ли отдавать Лопухина под суд, мнения разделились, но в конце концов, несмотря на веские возражения, большинство проголосовало за то, чтобы передать дело в суд.
РоссияКЭ^в мемуарах
На мой взгляд, это было чрезвычайно грубой ошибкой: для обвинения не было серьезных оснований; оно основывалось на статье 102 Уголовного кодекса об участии в тайных и преступных сообществах. Без сомнения, Лопухин понес бы наказание в результате административного расследования и даже мог быть отправлен в ссылку, но, несомненно, не существовало ни малейших оснований для возбуждения против него настоящего судебного дела. Я все еще помню, как взволнован был обвинитель В.Е. Корсак во время суда, и когда за несколько минут до произнесения обвинительной речи я говорил с ним, он признался, как трудно ему подвести поступок Лопухина под упомянутую статью. Тем не менее Лопухин был осужден и сослан в Сибирь, что, безусловно, уронило престиж Департамента полиции.
Каждый секретный сотрудник являлся, конечно, предателем своих товарищей, и я всегда внушал подчиненным, что они не должны упускать из виду этот факт. Это было необходимо потому, что, к сожалению, у многих офицеров розыска возникало слепое доверие к своим агентам.
Можно легко понять, что руководителям охранных отделений было непросто выбрать правильную линию поведения со своими агентами: сначала предоставить им возможность собирать информацию, затем запретить им активное участие в противозаконных действиях и, наконец, защитить их от разоблачения. Нужно учесть еше один психологический феномен: секретные агенты продолжительное время общались как с полицией, так и с революционерами и поэтому находились в совершенно противоестественном положении, которое оказывало весьма пагубное влияние на их нервную систему. Предательство по отношению к своим товарищам по партии, которое легко могло привести их к заключению или ссылке, давило на психику этих людей; в то время как, с другой стороны, они всегда должны были пребывать в страхе, что революционеры раскроют и убьют их. Таким образом, в жизни каждого секретного сотрудника почти всегда наступал момент, когда он начинал раскаиваться, что принял участие в двойной игре. Эта критическая фаза много раз приводила к внезапной вспышке ярости против офицера, который контролировал деятельность агента. Именно на него бывший революционер возлагал вину за свой моральный грех. Это объясняет тот факт, что полицейских чинов нередко убивали их агенты, которым, казалось, можно абсолютно доверять.
Опытные руководители агентуры могли определить, когда приближается такой кризис у агента, и могли предотвратить катастрофу, удаляя его от
Россия'^З^в мемуарах
активной работы и находя ему другое занятие, более соответствующее состоянию его духа.
Но не все чиновники розыскной службы осознавали эти трудности. Очень часто дела агентурной службы рассматривались с бесконечными бюрократическими проволочками, будто единственной задачей было увеличение числа бумаг. Бесценное время тратилось впустую, тогда как наиболее важные сведения, полученные при секретном наблюдении, терялись или просто оставались неиспользованными Могло случиться, и на самом деле случалось в некоторых местах, что, хотя филеры осведомляли охранные отделения об опасной деятельности революционных организаций, руководители отделений спокойно продолжали накапливать бумаги, не пытаясь пресечь подрывную работу своими энергичными действиями. Такие бюрократические методы в полиции были еще более неприемлемы, чем в любой другой сфере государственной службы, и ситуации, к которым они приводили, были иногда совершенно абсурдными.
Однажды, отправившись с инспекцией в Пензу, я столкнулся с очень странным положением дел. В течение года офицер местного охранного отделения вел тщательное наблюдение за революционными группами, и меня поразили полнота и точность собранных им сведений. В его донесениях приводились не только детально разработанные планы революционеров, но и длинный список лиц, о которых полицейским властям было известно, что те призывали к подрывным действиям Я попросил начальника охранного отделения объяснить, почему, имея подобные доказательства, он еще полгода назад не отдал распоряжение об аресте всей группы? На этот вопрос я получил наивный ответ, что еще не хватает одного-двух отчетов о нескольких агитаторах, чьи персональные характеристики в документах недостаточно полны. Естественно, я немедленно дал распоряжение арестовать зачинщиков, полагая, что если даже это вызовет среди населения некоторые толки, то не будет иметь таких серьезных последствий, как продолжающееся безразличие властей по отношению к этой опасной организации. Я дал понять начальнику отделения, что если он немедленно не предпримет мер, то скоро вообще уже ничего не сможет предпринять, так как в один прекрасный день гарнизон, среди которого должен был начаться мятеж, арестует и его, и всех офицеров полиции.
Неспособность многих чиновников Охраны вовремя распознать кризисное состояние духа своих сотрудников и слепое доверие, с которым эти чиновники, как правило, относились к своим агентам, вели к неизбежной ка-
Россия'^^в мемуарах
тастрофе. Примером служит дело об убийстве полковника С.Г. Карпова, который, будучи начальником Петербургского охранного отделения, вступил в очень доверительные отношения с одним из своих секретных сотрудников и заплатил за это неблагоразумное доверие своей жизнью. Я дружил с Карповым, который часто бывал у меня и делился своими мыслями, в то время я был товарищем прокурора в Петербурге и, следовательно, не имел ничего общего с Охраной. Однажды вечером Карпов навестил меня и, уже прощаясь, таинственно сообщил, что собирается раскрыть важную террористическую организацию и поэтому в этот самый вечер должен встретиться с секретным агентом в специально снятой маленькой квартире, где сотрудник даст ему все нити к заговору С гордостью и удовлетворением Карпов выразил надежду, что вскоре благодаря донесениям агента жизни министров окажутся вне опасности. На мой вопрос, как давно он знает этого человека, Карпов ответил, что не очень, но агента ему хорошо рекомендовали и у него нет оснований сомневаться в его преданности и искренности.
- Сергей Георгиевич, - предостерег я его, - можно быть храбрым, но это не должно граничить с глупостью! Очень рискованно находиться наедине в комнате с человеком, который известен как предатель!
Он искренне и бодро ответил, что не боится и готов сделать все необходимое, чтобы сдержать революционный терроризм. Он добавил, что если сделает то, что намечено, то предотвратит покушение на председателя Совета министров Столыпина, генерала Курлова и других высокопоставленных чиновников, жизнь которых подвергается серьезной опасности. С этими словами он удалился.
После полуночи один из руководителей охранного отделения позвонил мне и стал выяснять, здесь ли еще его начальник. У меня сразу же возникло жуткое чувство, что что-то случилось, но когда я задал соответствующий вопрос, то получил ответ, в котором не ощущалось никакого беспокойства. Однако уже менее чем через час я узнал об ужасном конце моего друга23.