С этими-то жандармскими командами, назначаемыми ко времени представлений в Императорских театрах, а также с теми командами, которые посылались вдобавку к общеполицейским нарядам в дни рысистых и скаковых испытаний, назначался и особый, по очереди, младший офицер дивизиона. В наряд на скачки и на бега, где жандармские команды были численно большими, их сопровождал офицер до места назначения; там он поступал в распоряжение старшего полицейского офицера, обычно полицмейстера одной из частей города, наблюдал за исполнением службы подведомственной ему команды, а по окончании наряда сопровождал эту команду в казармы. Что касается театральных нарядов, то они для офицера сводились к простому посещению спектакля, и в каждом из Императорских театров ему полагалось в заднем ряду партера своё особое место. Наряды эти были, конечно, не только необременительными, но зачастую офицеры разыгрывали между собой право на наряд во время какого-нибудь выдающегося спектакля. За время моего трёхлетнего пребывания в Московском жандармском дивизионе я пересмотрел некоторые оперы, балеты и драмы неоднократно. В отношении драмы это было иногда утомительно, но возможность просидеть в комнате полицмейстера театра, встретиться там с театральными завсегдатаями, просидеть какой-нибудь скучный акт с приятелями в буфете до известной степени компенсировала незадачу наряда.
Первые несколько месяцев моего нахождения на службе в дивизионе прошли так, что я, собственно, «службы» почти не нёс. Дело происходило летом. Наряды, раза два в месяц, выпадавшие на меня в очередь по скачкам и бегам, не утомляли нисколько. Императорские театры летом не функционировали; если прибавить к этим редким нарядам ещё 2–3 дежурства по дивизиону, то этим и ограничивалась вся моя служба. Я был молод, был коренным москвичом, имел массу знакомых; почему-то, вероятно в силу установленной традиции, мы, офицеры дивизиона, пользовались свободным входом как в некоторые частные театры, так и во все летние увеселительные сады. Время проходило, должно признаться, беззаботно, а служба не утруждала нисколько. Кроме того, благодаря особому отношению со стороны командира дивизиона даже и эта необременительная служба облегчалась ещё более.
Надо сказать, что, перейдя на службу в дивизион, я из пехотинца превратился в кавалериста. Но это превращение было, конечно, более или менее формальным: никаких строевых учений ни командир дивизиона, а следуя ему, ни командиры эскадронов не производили; тем не менее усвоение правил верховой езды, проходимое юнкерами в кавалерийских училищах, становилось для меня первой и самой важной задачей. Большинство офицеров в дивизионе, ведя спокойную жизнь, обленилось и почти никогда не садилось на коня. Но и для этих кавалеристов только по форме, ими носимой, я всё же был пехотинцем, случайно попавшим на коня
Осенью того же года командир дивизиона назначил меня помощником начальника команды новобранцев; эта команда, составленная из новобранцев, не нёсших ещё никаких нарядов, должна была нами, т.е. моим начальником, мною и другим офицером, заведующим специально обучением их верховой езде, подготовлена за ряд зимних месяцев к несению службы в дивизионе.