Россшг^^е мемуарах
пусе жандармов; его дальнейшая служебная карьера мне не известна. Впрочем, он, может быть, исправился - не знаю.
Во всяком случае, очевидно, что «поручики Калинины» переходили на службу в Отдельный корпус жандармов для целей, ничего общего с задачами этого Корпуса не имеющими. Я не хочу этим сказать, что такие поручики поступали в Отдельный корпус жандармов с определенными целями подрыва жандармской службы Нет, их стремления ограничивались желанием устроиться на легкой службе, и они быстро превращались в ненужный и вредный для дела балласт.
Перевод поручика Калинина и прибытие на его место нового адъютанта повлекли за собой для меня лишние недели пребывания на адъютантской должности, пока, наконец, я не засел в своем отведенном для меня служебном кабинете офицера резерва.
Моими сослуживцами по новой должности были в большинстве люди солидные, как по чинам, так и по возрасту. Справа от меня был служебный кабинет генерал-майора Иванова, как я уже отмечал раньше, в прошлом незадачливого начальника Саратовского губернского жандармского управления. Слева был кабинет подполковника Рыковского, вскоре назначенного на должность начальника Харьковского губернского жандармского управления. Два других офицера резерва были академики 38со значками на груди. И вот среди них оказался, в моем лице, молодой поручик, явно неопытный в деле. Кое-кто из них снисходительно и критически смотрел на меня, давая всевозможные советы, но прежде всего они разгрузили себя, передав мне для производства незаконченные и почему-либо надоевшие им дознания. В то время у каждого офицера резерва при Петербургском жандармском управлении было в производстве от 10 до 15 дознаний. Некоторые из них, особенно по делам, по которым уже не было арестованных, по необходимости залеживались, и вот, с целью их сдать, эти дознания перешли ко мне. Такие залежавшиеся дознания представляли большую неприятность для каждого нового офицера, к которому они попадали для завершения. Надо было ознакомиться внимательно со всем производством, заполнить неизбежные пробелы и сдать дело в таком виде, чтобы наблюдающий за производством дознания товарищ прокурора не вернул его для какого-нибудь дополнения. Такие возвращения указывали на небрежность офицера в производстве дознания или, еще хуже, на не совсем ясное понимание им задач данного дознания.
мемуарах
Мне, как новичку в деле и как человеку, всегда стремившемуся быть по возможности не хуже, а лучше других, пришлось засесть за дела и проводить снова дни и вечера в управлении. Мое офицерское пальто, к удовольствию генерала Секеринского, прочно продолжало висеть по вечерам в управлении.
Я еще не успел закончить наваленные на меня старые, залежавшиеся дела, как ко мне стали поступать для производства новые, возникавшие тогда в изобилии при нашем управлении. Большинство этих дел было результатом ликвидаций, производимых Петербургским охранным отделением для пресечения подпольной деятельности разных социал-демократических и «эсеровских» групп Петербурга и его окрестностей. Выдающегося интереса дела эти не представляли, но времени требовали много. Попутно приходилось отвлекаться исполнением отдельных запросов, поступавших в наше управление от других начальников. Обычно это были требования об опросе в качестве свидетеля лица, живущего в Петербурге и имевшего несчастье встречаться или жить в одной квартире с каким-нибудь арестованным, замешанным в подпольной ор анизации.
Вызов в управление такого в большинстве случаев перепуганного обывателя, его допрос, последующая переписка и прочие формальности занимали иногда целый день, и на окончание других находившихся в производстве дел часто не хватало «казенного» времени. Однако примерно через полгода я чувствовал себя уже как рыба в воде. У меня появилось свободное время по вечерам для личной жизни, и я стал заметно превращаться в типичного петербургского «чинодрала»: потихоньку, не спеша вставая по утрам (благо, до управления было «рукой подать»), приходил к себе в кабинет, выполнял назначенную на этот день работу и в 5 часов закрывал дверь кабинета, чтобы вернуться домой и провести вечер по своему желанию, вкусам и в соответствии со сравнительно скромным денежным содержанием от казны. Оно тогда для меня - поручика и последовательно штаб-рот-мистра в 1903-м и ротмистра в 1904 году - выражалось в общем в сумме около 215 рублей в месяц.
Я был большим театралом и с детства привык бывать в театре. Служа в Московском жандармском дивизионе, мне было нетрудно посещать театры; по какому-то обычаю, кажущемуся теперь странным и малообъяснимым, мы, офицеры дивизиона, невозбранно ходили почти во все театры без входных билетов. В те годы московский императорский балет представлял час-
то совершенную пустыню. Только к восьми часам вечера у театральной кассы появлялись какие-то одиночки, большей частью провинциалы, и покупали билеты. В то же время в «полицмейстерской» комнате или у заднего входа кассы целая толпа «контрамарочников» ждала Бриллиантова, заведующего кассой, и получала от него, часта без всякого основания, бесплатные контрамарки. Это были, к тому же, самые строгие и требовательные критики. Очевидно, частое посещение спектаклей было для них хорошей школой и развивало вкус.
В Петербурге, благодаря завязавшимся добрым отношениям с чинами Петербургского охранного отделения и с некоторыми чинами столичной полиции, у меня также Явилась возможность бесплатного посещения некоторых театров. Почему-то у начальников Петербургского и Московского охранных отделений были бесплатные, неименные, годовые билеты во все театры. Этими билетами пользовались обычно не сами служащие отделения, по горло занятые службой, а их родственники и друзья. Принадлежа к последним, я иногда пользовался этими билетами. Впрочем, наступившие политические бури и потрясения, сначала разрозненные, а после, в 1905 году, коллективные и массовые, сильно мешали обычному чиновничьему времяпрепровождению.
За .время моей службы в Отдельном корпусе жандармов вообще, а особенно за время моей службы в качестве офицера резерва при Петербургском жандармском управлении мне пришлось встречаться и быть знакомым, иногда довольно близко, с большим числом членов прокурорского надзора. В громадном большинстве случаев я сохранил об этих лицах наилучшие воспоминания. Все это были прежде всего корректные, как на службе, так и в частной жизни, воспитанные люди, с которыми чувствовалось как-то ЛеГко.
За мою службу в Петербургском управлении предо мной прошла целая галерея выдающихся лиц прокурорского надзора, в большинстве своем так или -иначе имевших служебное касательство к делам, разбиравшимся в нашем управлении.
При моем поступлении в управление старшим лицом прокурорского надзора в нем был товарищ прокурора Петербургской судебной палаты Алексеи Николаевич Силин. Мне, как самому младшему офицеру управления, Только что получившему назначение на должность адъютанта, пришлось поддерживать с ним только самые официальные и почтительно-вежливые служебные отношения. А.Н. Силин по своей внешности смахивал не
мемуарах
на строгого прокурора, а на удалого гусара. Всегда отлично одетый, чаще всего в штатском платье, а не в чиновничьем сюртуке судебного ведомства, быстрый по своей манере ходить, с отличными выхоленными темными большими гусарскими усами, гладко выбритый, он был отменно вежлив в обращении, хотя за этой вежливостью чувствовалась суровая рука исполнителя закона. У нас в управлении его прочили на пост очередного директора Департамента полиции, которым он, однако, не оказался, получив, насколько помню, лишь место прокурора Тифлисской судебной палаты.