В исследовании, посвященном Миннесотскому эксперименту (21), приводится цитата из статьи Ф. М. Липскомба[19]:
«Среди психологических аномалий особенно бросалось в глаза падение моральных устоев. Оно приводило к усилению эгоизма и было более или менее пропорционально степени недоедания. На первой стадии забота о других ограничивалась личными друзьями, затем круг сузился до родителей и детей, а под конец осталось только чувство самосохранения. Эмоциональный отклик постепенно уменьшался и половое самосознание пропадало. В конце концов, исчезло и самоуважение, и единственным интересом заключенных осталось раздобыть себе еду, пусть даже человеческое мясо. У самых голодных притуплялась чувствительность к жестокости и смерти».
Одд Нансен пишет по этому поводу следующее:
«Каждый думает о себе и старается урвать что-то себе, мало кто делится с другими. Норвежец относится к украинцу хуже, чем к собаке. Он знает, что украинец голодает, все это знают, ибо украинцы не получают посылок из дома. Однако он просто об этом не думает, а гонит этого украинца, как отгоняют назойливую муху или букашку. Больше всех попрошайничают русские и украинцы, и это понятно. Для них это вопрос жизни или смерти. Они голодны, а кто не будет унижаться, когда дело обстоит таким образом, что возможно появится шанс выжить. Норвежцы тоже так делали, когда речь шла об их жизни – до того как они начали получать посылки. За несколько сигарет, которые норвежцы получают больше других, они могут выменять целый рацион хлеба у истосковавшегося по табаку русского или кого-нибудь другого… Некоторые не стесняются торговать объедками от селедки, которые они все равно бы выбросили, и которые подобрали бы доходяги… Неудивительно, что наш друг Альфред с горечью и определенной долей презрения говорил, что норвежцы «хуже армянских евреев». Это слова иностранца, который в течение длительного времени ежедневно находился вместе с норвежцами и наблюдал их вблизи среди тысяч других заключенных» (25, Том III, с. 45).
Ярким контрастом звучит, однако, пассаж из воспоминаний Ханса Каппелена:
«Дружба была потрясающей. Норвежцы помогали друг другу. Весной 1944 я был в очень плохом состоянии… Я буквально умирал с голоду. Мне помог друг, Эрик Клепциг. Он был по профессии каменщиком и получил работу вне лагеря. Каким-то удивительным образом он раздобывал хлеб и иногда другую еду, которую давал своим товарищам, мне в том числе. Тогда это спасло мою жизнь. Если кто-то был на грани гибели, остальные давали ему часть своей порции, и многие спаслись таким образом от неминуемой смерти» (10, с. 131).
Противоречие между высказываниями Каппелена и Нансена возможно кажущееся, поскольку Нансен говорит об отношениях между норвежцами и ненорвежцами, а Каппелен – об отношениях между норвежцами. Ойген Когон указывает на некоторые светлые стороны групповой принадлежности:
«В таких группах человек снова становился человеком, снова и снова, несмотря на то, что ежедневный труд и наказания, линейка, барак и все остальное в концлагере унижало человеческое достоинство. Несмотря на полосатую одежду и стриженый затылок люди видели лица друг друга и выпрямлялись. Они видели такие же страдания, такую же гордость и у них возникала надежда… Группа была в лагере, пожалуй, лучшим и прекраснейшим феноменом» (22, с. 346).
Однако тот же автор указывает на то, что группа таит в себе и определенную опасность. Это становится ясно, когда речь идет о политических группировках:
«Левые партии были единственным феноменом, который в неизменном виде перешел из социальной структуры внешнего мира в концентрационный лагерь, и таким образом, сторонники левых взглядов нашли в лагере уже известный им духовный мир, на который могли опереться. Результатом были лучшие исходные позиции, более быстрое обретение своего самосознания. Однако возникала также опасность безудержной примитивизации и слишком сильного приспособления, которое было уже не защитным механизмом, а настоящей погибелью. Получило развитие такое явление как своего рода партия узников концлагеря, которые и духовно, и материально полностью приняли лагерную жизнь, не знали иного мира и не хотели знать его. Концентрационный лагерь с его механизмом власти и эксплуатации стал их миром» (22, с. 347).
19
Libscomb F.M. Medical aspects of Belsen concentration camp. The Lancet 2, 1945, 313–315.