Охвен, когда был маленьким, иногда перед сном очень переживал, что скоро лето кончится. Тогда приходила бабушка Дуня, клала на голову руку и рассказывала волшебные сказки. А еще лучше было слушать про стародавние времена, когда бабушка была еще такой же маленькой, как он сейчас. «Не стоит грустить по поводу времени, внучок», — говорила баба Дуня. — «Его остановить все равно нельзя. Лето проходит, ты подрастаешь, родители твои расцветают, я и другие старики стареем. Все равно это лето останется навеки с тобой».
«Это как, бабушка?» — удивлялся Охвен.
«Память твоя сохранит его. Даже если ты забудешь что-то, твои переживания останутся. И когда-нибудь снова вернутся, заставив вспомнить, казалось бы, давно утерянные воспоминания. Поверь мне, внучок, уж я-то знаю».
Охвен навсегда запомнил эти слова уже умершей бабушки. И они его очень успокаивали, когда лето, показав свою макушку, медленно и верно скатывалось к нудной и дождливой осени. Но эта осень для него предполагала быть особенной: было обещано, что пока не облетела вся листва, Охвена возьмут с собой на большой торг у реки Волхов. К этому событию готовились каждый год, отстаивая брагу, собирая ягоды и грибы, вышивая чудесные накидки и рушники, выковывая непревзойденные мечи и ножи, тщательно перетряхивая добытую пушнину. Все интересовались предстоящей ярмаркой, придумывая рассказы про всякую невидаль, что можно найти на прилавках у специально съезжающихся купцов. Разве, что юргельские иконописцы ни к чему не готовились: к ним всегда приезжали сами.
Охвена брали с собой в качестве простой рабочей силы: поднести, унести, помочь. Народ, что говорил о ярмарке, сам на нее особенно не жаждал попасть: тут нужен был соответствующий склад характера. Купцы без зазрения совести могли втюхивать друг другу бросовые вещи, расхваливая их и превознося качество. К тому же Охвен, выделяющийся среди ровесников ростом, не карликовым, а наоборот, мог выполнять также роль охранника. Разогнать беспризорных собак, испепелить взглядом случившегося рядом попрошайку. Подвернувшись под серьезный разбой, все купцы брались за мечи и воодушевленно махали ими, пока не рубили в капусту нападавших, или им самим не выпускали столько крови, что они, свирепо скаля зубы, затихали, не выпуская оружия, на веки вечные. Но карелов старались не трогать, опасаясь их бешеного нрава. Поэтому предполагалось, что Охвен будет просто носильщиком. Его родители были не против. А ему самому предстоящий поход представлялся приключением, о чем можно будет на святках зимой рассказать местным озорным красавицам.
Сборы были недолги. Во всяком случае, для Охвена. Один день он помогал грузить на большую лодку весь подобранный по такому случаю товар. На второй они уже ушли по реке Олонке вниз, к Ладоге, чтобы повернуть на запад. Потом дойти до устья полноводного Волхова и подняться против течения до самого торжища. Охвен был на голову выше своих родителей, поэтому не заметил невольной слезы, которая скользнула по матушкиной щеке, когда они обнялись на дорогу. Отец же, наоборот, улыбался, как могут это делать только очень веселые люди: его глаза смеялись. И это успокаивало, потому что, в первый раз уезжая из дома так далеко, Охвен переживал. Он еще раз обернулся, пройдя несколько десятков шагов, и помахал рукой. Мать взмахнула рукой в ответ, отец только покивал головой.
Судьба распорядилась таким образом, что это был последний раз, когда он видел своих родителей. Но об этом никто не мог догадаться, потому что все плохое случается внезапно, когда к нему бываешь абсолютно не готов.
Оттолкнувшись от досок причала, лодка, управляемая твердой рукой кормщика, весело заскользила по холодной, вобравшей в себя все прошедшие дожди, воде Олонки. Постепенно скрылись за поворотом крепостные стены, лишь только по хуторам работали люди, лаяли собаки. Осень улыбалась Охвену теплом бабьего лета, а по воздуху плыли паутинки, застревая в волосах и смешно щекотя щеки и шею. Негромко переговаривались товарищи по походу, весело журчала вода за бортом. «В добрый путь!» — подумал Охвен. Он и не подозревал, что этот путь продлится не один десяток лет, которые разделят между собой Аунуксиста — из Олонца и Аунуксесса — в Олонец.
А Карай, подлец, скрылся где-то и не появлялся дома уже вот несколько дней. Словно почувствовал, что хозяин уезжает, и чем это чревато. У Охвена возникала мысль забрать с собой собаку, чтоб составил компанию: двоим товары стеречь-то сподручнее. Но в планы хитрого пса не входила попытка изменения собачьей жизни. Ну да и ладно, пес-то с ним!
К полудню вышли в Ладогу. Хоть погода стояла на редкость благоприятная, по глади озера ходили заметные волны. Охвен поежился от пробирающего до костей ветра. Купцы поставили парус, выполняя таинственные движения по установке мачты, закреплении веревок и натягивания большого полотнища. Помогать его никто не просил, хотя он и рвался быть задействованным. На самом деле толку от него не было в этом деле никакого, потому что он впервые сидел в лодке, где движение осуществлялось без помощи весел, зато при активном участии ветра.
Охвен пробрался на корму, чтоб не путаться под ногами, здесь же сидел только время от времени сменяющийся кормщик, держащий руль так, чтобы они все время двигались на запад. Ему тоже позволили подержать руль, но это было непривычно и тяжело, словно, обнимать доросшего до средней свиньи поросенка. Тот все время норовил вырваться из рук во все доступные стороны горизонта.
Прошли мимо Андрусовского архипелага. На видимый издалека поклонный крест все купцы, в том числе и Охвен, истово перекрестились, словно запрашивая поддержки и вверяя свою судьбу в руки св. Андрея.
Лодку слегка покачивало, но неприятных ощущений в животе это не вызывало. Охвен боялся приступов морской болезни, о которой наслушался немало страшных рассказов еще дома. Тем не менее, он, вполне сносно переносивший почти штилевую погоду, облегченно вздохнул, когда Кокки, старший их команды, принял решение повернуть к берегу на ночевку. Место, куда они решили пристать, носило название Габаново и было занятно тем, что здесь проходила граница песка и камней. С одной стороны шелестел накатывающими волнами ровный песок, с другой — волны, ударяясь о могучие валуны, создавали буруны и фонтанчики. А посредине выдавался в озеро поросший березами мыс.
По пути к берегу, бросив якорь посреди камышей, наловили на ужин свежих окуней, выбрасывая обратно в воду мелкую и невкусную плотву. Снасти с крючками были в отличном состоянии, словно их принесли на лодку специально для этой рыбалки. К тому же невесть откуда появилось целое берестяное ведерко с наживкой — дождевыми червями — поэтому потешили себя легкой и удачной рыбалкой от души. Охвен любил поудить рыбу, не пропуская и зимней подледной. Перед Рождеством всегда набиралась группа промысловиков, которые шли на ладожский лед в поисках окуней. Зимой к берегу подходили стаи крупных, длиной чуть ли не в локоть, окуней с глубины. Ими забивались доверху санки — волокуши, так что тяжело было идти. Рыбачили долго, и два и три дня, пока позволяла погода. Строили на берегу снежные хижины, где отсыпались по ночам. Меняли друг друга в постромках саней: одни рыбачили — другие тащили санки в крепость, и наоборот. Под весну, когда солнце уже вытапливало сосульки на крышах, также промышляли жирную ладожскую корюшку.
Подкрепившись ухой, купцы разлеглись на лапнике у костра. Заготовленные дрова подкладывались особым образом, чтобы тепло распространялось по две стороны от огня. Если нет дождя, то спать было тепло и уютно. Выпив по доброй чарке бражки, подложив под руки оружие на всякий случай, мужчины потравили походные байки, посмеялись друг над другом и засыпали. Только один караульный располагался вне теплой зоны. Он слушал тишину вокруг их стоянки и подкладывал дрова.
Кокки первым сторожем назначил Охвена. Тот подготовил специальную палку, которую воткнул в песок за кругом света от костра. К ней он подходил время от времени с какой-нибудь горящей головней, становился со стороны луны и высматривал, куда ложится тень. Вокруг стоящей палки нарисовал круг и сделал отметки на нем, обозначающие сроки, в течение которых нужно было заниматься обязанностями сторожа — истопника.
Сидеть одному на границе тьмы, когда вокруг все спят, было интересно. Дым от костра поднимался прямо к небу, звезды, не моргая, разрезали лучами темноту. Луна, похожая на серп, медленно двигалась, словно плыла над головами, не давая никакого света. Волны с шелестом накатывались на берег, камыш шуршал, как старая змеиная кожа, иногда раздавался плеск рыбы и слышался протяжный вздох какого-то морского чудовища. Лес поодаль тоже сдержанно шумел загадками: хлопала крыльями ночная птица, погибая в когтях охотящегося хищника, пищала жирная лесная мышь, чья-то неслышная поступь угадывалась в слабом хрусте травинок и осыпающемся в продавленных следах песке. Ночь жила своей жизнью, готовая взорваться ревом, хрипом, стоном, треском. Глаза у Охвена слипались, он едва дождался, когда тень от горящей головни чуть тронула отметку окончания его смены. Разбудив нового сторожа, он завалился спать, не тревожась о непонятных шумах и возможной угрозе. Призраки и чудовища глумились в темноте, а Охвен, зажав меч между коленей, положив голову на свернутый походный мешок, сладко спал и видел во сне звездное небо.