Однако, парень, проделав все подготовительные работы, чтобы сигануть с этих мостков в трясину после пары шагов, мотнул головой в обратную сторону: пошли, мол! И, не дожидаясь ответа, стал возвращаться. Причем шел он назад спиной вперед, выворачивая голову и наступая в четко отпечатанные на мху следы.
Охвен вздохнул с облегчением и последовал его примеру, повторяя свой путь. Добравшись до ручья, они побежали по течению, не выбираясь на сушу. Бежали они долго, все никак не решаясь ступить на берег. И лишь только когда глубина стала доходить до колена, парень махнул рукой: хватит.
Они не разговаривали между собой, только тяжело переводили дыхание. На скуле у парня наливался чернотой огромный синяк.
До сумерек они шли по лесу. Ни сзади, ни сбоку не было слышно собачьего лая. Можно было надеяться, что им удалось оторваться от преследователей.
Бродить по ночному осеннему лесу — занятие неблагодарное. Они нашли вывороченный бурей или могучим гигантом-троллем ствол, поработав топорами, устроили себе подобие гнезда в переплетении корней и даже запалили костер, чтоб не окочуриться с холоду. Со стороны их огонь был не виден. Во всяком случае, они на это надеялись.
У парня в мешке нашлась хлебная лепешка и кусок сушеной щуки. Он преломил хлеб пополам, протянул Охвену и произнес первое слово за все время их знакомства:
— Вейко.
— Охвен, — ответил Охвен, полагая, что урчание желудка не заглушит его имя.
— Хауска тутустуа, — сказал парень.
— Хауска тутустуа, — сказал Охвен. — Ижора?
Вейко утвердительно хмыкнул. И, в свою очередь, добавил полуутвердительно:
— Ливвикся?
Охвен кивнул в согласии. Языки этих двух народов если и отличались, то незначительно. Во всяком случае, из продолжительной речи ижоры карел-ливвик мог понять два-три слова. А это уже хватало для взаимопонимания. Из рассказа Вейко Охвен понял почти все. Правда, парень на некоторое время куда-то отлучился, но скоро вернулся и продолжил свое повествование, в то время, как Охвен сумел осмыслить первую его часть.
Вейко пришел на торг сам по себе. Никто его не сопровождал, ни перед кем он не отчитывался. Была у него с детства мечта: иметь свирель, на которой можно бы было, забравшись подальше в лес играть, перекликаясь с птицами. А еще ему очень нравились маленькие берестяные, облагороженные изысканными узорами, шкатулки. Наполнив такую речным жемчугом, можно было смело засылать сватов к понравившейся девушке. Правда, девушки у Вейко пока не было, но это дело наживное. Говорят, с возрастом, появится. Отпросившись у родных на неделю, Вейко уложил в мешок нехитрые пожитки, прибавив к ним шкуры нескольких бобров, добытых и возделанных им специально для этой цели.
За переправу через Волхов ему пришлось почти день колоть дрова у какого-то местного лодочника, случившегося на том берегу. Однако, шкур хватило и на чудесную свирель, и на замечательную шкатулку, и на оплату лодки, чтоб вновь переплыть полноводную реку. Он уже как раз спускался к берегу, чтобы договориться со знакомым лодочником, как вдруг дорогу перегородили два огромных и хмельных мужика.
— Ряха с приятелем? — уточнил Охвен.
— Ну да. Он частенько говорил это слово. А приятель все гаденько посмеивался.
Мужик в красной рубахе мощным толчком бросил Вейко наземь, последующим пинком не позволил подняться. Все время он что-то кричал, требовал.
— Венайя? — уточнил Охвен.
— Они самые. Их язык я до сих пор разбирать не научился. Но точно, он не приглашал меня разделить с ним трапезу.
Охвен тоже не знал ни слова по-русски, хотя многие в его родном Олонце могли говорить с венайя, как их называли.
Вейко, не в силах понять, за что же на него обрушился гнев столь важного человека, постарался улизнуть, но это ему не удалось: в руках у красной рубахи и его приятеля появились сучковатые дубины. И уж совсем скверно стало, когда этими палками его начали гнать в сторону тосковавшего в конуре кобеля. Собака, понимая, что скоро можно будет вовсю повеселиться над слабым ижорой, от радости даже вприсядку танцевать начала, складывая передние лапы на груди.
Как же замечательно, что в этот момент случился поблизости Охвен, который устроил такой грандиозный погром.
— Да, было интересно, — кивнул он головой. — Только вот как же теперь домой добираться? В Ладоге еще долго будут присматриваться ко всем карелам, надеясь обнаружить злоумышленника. Лишь бы чего не учинили землякам моим, что на торге были.
— Да, до первых морозов придется тебе переждать. Пойдем ко мне в деревню, дождемся, когда реки покроются льдом, а там я тебя до дому провожу. На лыжах, да по снегу. Девушки, говоришь, у вас красивые?
— Ничего я не говорю, — насупился Охвен, но, подумав, решил, что так поступить будет проще всего. Людик, хочется верить, сообщит землякам о несчастье с ним приключившимся. — У меня самого сестры — красавицы. Ладно, выберемся отсюда, решим, как поступить.
Хлеб и рыба кончились, запили водой из фляжки предусмотрительного ижоры и решили спать, чтоб хоть как-то восстановить силы после такого непростого дня.
Под корнями от умело расположенного костра было неожиданно тепло и даже уютно. Охвен, подумав, что надо бы поочередно покараулить, заснул.
И снился ему огромный бородатый детина. Он стоял посреди Ладоги, уперев руки в бока. Голова его возвышалась над крепостной стеной. «Воевода», — догадался Охвен. А тот внезапно повел плечами и у него отвалились руки, одна за другой. Правая рука, гадко извиваясь, превратилась, вдруг, в Ряху. Левая — еще в кого-то без лица. Они с завыванием поднялись на ноги. В это время выскочил, откуда ни возьмись здоровенный косматый пес, встал на задние лапы, скрестил передние и ударился в пляс, приседая. Язык у него свешивался чуть ли не до земли, а глаза строго глядели из-под кустистых бровей. Собака очень старалась, выделывая все коленца. Тут появился неведомо откуда Карай, стоящий особым образом на лыжах. Он посмеялся по своему, по-собачьи, и укатил на охоту, помахав на прощанье хвостом. Охвен, увидев такое непотребство, удивился. Настолько сильно, что проснулся.
Вокруг было тихо и темно, только шелестели где-то под корнями суетливые мыши. Он добавил дров в затухающий костер и снова заснул, на этот раз без сновидений.
Проснулись на рассвете они одновременно, вылезли из своей норы, по пути снимая и выбрасывая листья подорожников, которыми на ночь обвязали свои болячки: Вейко — скулу, Охвен — ладони и руку. Подорожники, отдав свое природное снадобье, превратились в неприятные на вид темно-зеленые кусочки ветхой материи. Однако, чернота синяка у Вейко утратила свою мрачную насыщенность, появились веселые желтые тона, а опухоль вообще спала.
Ижора снова сбегал куда-то и вернулся, неся за уши несчастного зайца.
— Вот, в силки попал, что на ночь расставил. На обед сгодится.
Они доели последнюю хлебную лепешку и пошли вновь, держа направление на запад. Вряд ли за ними осталась какая-то погоня, а если и осталась, то отставание ее должно было быть велико. Поэтому парни пошли быстро, но без излишней спешки и суеты.
На обед разожгли настоящий костер, где и приготовили добытого зайца. Именно горячая добрая еда позволила избежать уныния и тоски. Когда вышли к берегу реки, то Вейко заметил, что там лежит разоренная деревня, а от нее до его родного стойбища две ночи в пути. Переправа прошла гладко, даже ноги не замочили: срубили плот и, отталкиваясь шестами, спустились по течению до другого берега. Там действительно было пепелище былого людского селения.
— Кто же тут набедокурил? — спросил, ни к кому не обращаясь, Охвен.
— Викинги, наверно, а может, боярские люди, — пожал плечами Вейко.
— И что, никого не осталось?
— Да остались, наверно. Просто ушли жить в другое место.
Словно подтверждая его слова, по краю пепелища метнулась серая тень.
— Кто это был? — стал крутить головой, осматриваясь, из стороны в сторону Вейко.
— Да пес его знает. Зверь какой-то, — ответил Охвен. Находиться здесь было жутковато. — Может, лиса. Пошли-ка отсюда поскорей.
Однако, далеко уйти им не удалось. Развалины скрылись за лесом, а между стволов росших деревьев вдруг замелькали все те же тени. И было их довольно много.