б) книжки прекрасно рвутся, особенно если быстро и неожиданно дернуть за страницу.
В свое время мне надарили кучу книжек, и до нынешнего дня я их полностью игнорировал— разве что изорвал две или три штуки.
Но теперь, поскольку в качестве полезного времяпрепровождения Она читает мне перед сном, я решил изменить отношение к этому предмету и проявить некоторый интерес, а именно — выбрать себе любимую книжку.
Это было совсем нетрудно. Я остановился на той, которую Его мамаша подарила мне на прошлое Рождество. По выражению лица моей мамочки я сразу понял, что Ей эта книжка внушает непреодолимое отвращение.
Но именно ее мы читали сегодня вечером. И это оказалось так скучно, что я невольно заснул. Вот черт! Такой поворот событий меня не устраивает.
Сегодня сказал новое слово. Утром, явившись на дежурство, Джаггернаут ткнула себя пальцем в мощную грудь и спросила меня:
— Ну-ка, кто это к нам пришел, а, зайчик?
Я с победным видом ответил новым словом:
— Бух!
— Ах ты умница! — захлопотала мамочка. — Малыш хотел сказать Бет!
Ничего подобного. Малыш хотел сказать именно то, что сказал.
Перед сном опять настоял на чтении любимой сказки — той самой, которую подарила Его мать. Это история про некоего самодовольного плутишку в красной курточке и смешном колпаке, который только и делал, что совал нос куда не надо. Страшная чепуха, я согласен, но зато она обладает одним жизненно важным преимуществом: чтение этой книги способно довести родителей до белого каления, потому что картинок в ней крайне мало, а слов крайне много, а каждое предложение я заставляю читать и перечитывать вслух… И не один раз.
Борьба против Джаггернаут продолжается, и следующим шагом в ней будет новое слово. Я уже давно его репетирую. Это слово дай.
Весь день я кричал, рыдал, мучил и колотил любимую няню.
— Дай маму! — заходился я в безутешном плаче. — Дай маму!
Дай маму!
Надо сказать, для меня это большое лингвистическое достижение. Впервые я соединил два слова, и таким образом получилась целая фраза. Это действительно шаг вперед. Многие дети не могут двух слов связать аж до полутора, если не до двух лет.
Но Джаггернаут, конечно, не похвалила меня за успехи, потому что именно они превратили ее жизнь в сплошное страдание.
К вечеру она чуть ли не ползала на карачках и сунула меня вернувшейся мамочке в руки прямо-таки с нечеловеческой поспешностью.
— Заберите его! — задыхаясь от ярости, прохрипела Джаггернаут. — Весь день он вел себя как отъявленный мерзавец! Господи, если б вы только знали… Наверное, легче совершить восхождение на Эверест.
Моя мамочка выслушала ее с нескрываемым беспокойством.
— Вы хотите сказать, — испуганно прошептала Она, — что больше не будете к нам приходить?
На мгновение передо мной блеснул луч надежды… Но увы! Не сводя с меня мрачного и злобного взгляда, Джаггернаут ответила:
— Наоборот, буду. И вот что я вам скажу: я считаю, что в лице вашего ребенка Бог послал мне великое испытание.
О Господи!
Весь вечер — да и добрую половину ночи — я орал и рыдал, мучил и колотил любимую мамочку.
— Дай Бух! — заходился я в безутешном плаче. — Дай Бух! Дай Бух!
С еще более нечеловеческой быстротой сегодня утром мамочка сунула меня в руки Джаггернаут — старушка едва успела ступить на порог.
— Ну вот она! Вот тебе твоя Бет! — процедила мама сквозь зубы. — Ну теперь-то ты доволен?
Я извивался и корчился, пытаясь вырваться из каменных объятий нянюшки.
— Дай маму! — отчаянно рыдал я. — Дай маму!
Я наконец сдался и незадолго до полудня сделал первый шаг.
Время выбрал самое подходящее — свидетелем торжественного события была только Джаггернаут.
Вечером мама вернулась с работы, выслушала отчет о случившемся, очень разволновалась и, естественно, расстроилась.
Будешь знать! Вот какие великие события ты пропускаешь, когда убегаешь от меня на работу!
Воскресенье. Утром Он начал копать яму в саду. Наверное, кот отдал Богу душу, обрадовался было я. Но увы… Такого счастья я ждал напрасно.
Мамочка взяла меня на руки и поднесла к окну посмотреть на папочку-
— Это для тебя, — объяснила мне Она.
Я залился слезами. А как бы вы, интересно, поступили на моем месте? Конечно, у нас с родителями случались размолвки, но чтобы зарыть ребенка в землю заживо… Нет, это уж слишком изощренный способ мести.
Но Она успокоила меня:
— Не плачь, глупыш. Папочка делает для тебя песочницу. Мы там будем играть в разные веселые игры.
Я тут же пришел в себя. Да, действительно, песочница — это прекрасно. И первая веселая игра, в которую я собираюсь сыграть, это захоронение кота заживо.
Папа пришел обедать весь грязный, но страшно довольный собой.
— Как никогда я был близок с природой, — объявил Он. — Ничего общего с нудной и будничной канцелярской работой. Давно я не чувствовал себя таким сильным и молодым. И теперь ужасно проголодался — быка готов проглотить.
За обедом, проглотив пару-тройку быков и запив их парой литров пива. Он принялся расписывать мне несравненные достоинства песочницы:
— Ты будешь лепить куличики, строить замки, прокладывать дороги и рыть подземные тоннели. Это потрясающее занятие! — Тут Он повернулся к Ней: — И кстати, чрезвычайно полезное и развивающее. Строить, созидать — это очень важно для детей. Воспитывает трудовые навыки.
— Да-да, для них это очень важно, — согласилась Она.
Правда, после обеда Его рвение несколько поиссякло. Наверное, тому виной количество пива и быков.
После того, как Она в сотый раз напомнила Ему, что пора бы взяться за работу. Он с трудом попытался привстать и тут же рухнул в кресло.
— Ох, у меня разламывается спина, — простонал Он. — А все эти земляные работы!
Медленно и осторожно Она повела Его наверх, в постель. Я воспользовался моментом и выполз в сад, чтобы проинспектировать раскопки.
Это оказалась прекрасная, великолепная яма. Чудесная, мокрая и грязная. И она прямо-таки кишела червяками — чудесными, жирными червяками. Какое удовольствие, доложу я вам, запихивать их в рот и жевать, жевать…
Покончив с червяками, я принялся за грязь. Грязь тоже была чудесная — и не только на вкус. Оказывается, в ней можно рыть ямки, из нее можно лепить комки и разбрасывать их в разные стороны, кроме того, чрезвычайно приятно хватать ее целыми пригоршнями и размазывать по любой поверхности, в том числе и по себе самому.
Минут двадцать я упоенно развлекался и вдруг услышал леденящий душу вопль.
— О нет! — Она бросилась в сад, схватила меня и оттащила от ямы. — Господи, что ты делаешь! Что ты делаешь!
Я не удостоил Ее ответом. По-моему, это очевидно: я лепил куличики, строил замки и рыл подземные тоннели — словом, делал то, к чему призывал меня папочка. Я занимался саморазвитием. Я воспитывал в себе трудовые навыки.
Но Она этого не поняла.
— Никогда, никогда больше не смей так делать! — кричала Она. — Это отвратительно, мерзко и очень вредно для тебя!
Я все думаю: почему взрослые так непоследовательны в своих суждениях?
Он не пошел на работу — разболелась спина.
— Уж лучше бы Он не начинал копать эту песочницу, — сказала мама. — В саду теперь такое безобразие, и вообще, наверное, хватит мудрить… надо просто нанять рабочего, чтобы он исправил папочкину халтуру.
— Только через мой труп, — ответил папочка.
Со страшными стенаниями и общим переполохом — как бывает всегда, когда Он воображает себя больным, — папочка отправился наконец на работу и на прощание объявил, что доделает песочницу в выходные, и ни за что, ни в коем случае Она не должна нанимать рабочих. Она клятвенно пообещала, что не будет.
Но стоило только ему выползти за дверь, как Она бросилась к телефону.
Ровно через полчаса явился землекоп. Джаггернаут открыла ему дверь и объяснила, что надо сделать.